Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

Анпилогов с неохотой оторвал взгляд от рыжей раны на газоне, пощелкал своими небольшими, пронзительно черными глазками по ярко белым блаженным перилам веранды, по серому дощатому настилу и ковровой дорожке, ведущей к белым же ступеням, которые спускались к воде – и чуть подуспокоился. Потом мельком решил глянуть на носки туфель: не велеть ли привести туфли в порядок, ведь только что бродил по песку, но взгляд его уткнулся в выпуклость живота, вольготно упакованного в серые, в тонкую полоску брюки, и к Анпилогову вновь вернулось раздражение. Он дергано вытащил пачку сигарет, хлопнул по ней, вытянул белый цилиндрик, помял и поднес большому, словно срезанному на конце носу. Запах неподожженного, досужего табака вновь успокоил Анпилогова, и он легко, с вечным вызовом самому себе вскинул голову с предельно коротким полуседым бобриком волос, приподнял левую бровь и этим неожиданно гармонизировал тяжелое лицо. В расстегнутом воротнике сорочки обозначились мускулы шеи, и вдруг резко проявил себя небольшой, правильно вырезанный, крепкий, почти детский рот, что завершило нынешнюю форму Анпилогова не на такой уж отчаянной точке.

Владелец Бака уставился на желтую полосу леса за неправдоподобно голубой большой водой – двух сливающихся в этом месте рек и небольшого водохранилища. Именно здесь Анпилогов всегда мечтал иметь землю, именно здесь поставил несколько неброских серых с белым деревянных зданий и назвал все это Баком – как на корабле. Или на Ледострове.

Поглядев вокруг, Леник вдруг начал думть о том, что было до Бака, до Барокамеры, до денег, и вообще…

Он не помнил, где родился, знал только большой голый двор, отделенный от соседей глинобитным забором. В этом голом дворе бегало много ребятишек – его приемных братьев и сестер, искавших во что бы поиграть и где бы раздобыть поесть. Леник почти ничего не помнил отчетливо – все смазано, а отчетливо лишь: какого-то пацанчика – то ли брата, то ли приятеля, с которым играл на помойке среди множества странных разбитых и испорченных предметов, да запах яичницы, который шел из соседнего, отделенного глинобитной оградой, двора.

А гости затушили сигареты, приткнули чашки с допитым кофе на шелестящих на ветру скатертях небольших круглых столов и повернули к стеклянным дверям павильона. Анпилогов выждал, пока к дверям пройдет стройная женщина с очень узкой спиной и небрежной, даже неловкой походкой, вызывавшей желание подхватить женщину под хрупкий локоть и не дать ей оступиться. Но Анпилогов прекрасно знал, что она уж никак не оступится. Женщина поправила пару шпилек, которые, казалось, едва сдерживали поток прямых, суховатых волос, электролизующихся и летящих вслед за ней отдельными прядями. Леник заметил, что в последнее время, с тех пор, как он перестал видеться с Веруней, все небрежное, примятое, женственно-несуразное раздражало его, вызывало сердцебиение, и у него даже начинал слезиться левый глаз.

Анпилогов переждал все уловки Ули – женщины с узкой спиной, потом тяжело поднялся и пошел в переговорный павильон, думая о том, что стоило все же обратиться к персоналу – желтый песок прилип к носкам темных туфель.

А они все уже расселись. Кто как сидит, черти… Откинулись, пожевывают, теребят блокноты, только что в носу не ковыряют.

Они были нужны ему сейчас, ох как нужны. Эти генеральные директора, президенты и «по связям с общественностью». Если удастся возглавить ассоциацию, то такой путь будет единственным спасением для Барокамеры.

И сейчас Анпилогов говорил долго и с удовольствием. Как всегда, у него буквы «к» и «г» слегка налезали на «х», потом заваливались в горло и пропадали. Он говорил, словно во время сытной еды, и потому любая речь Анпилогова казалась аппетитной, почти питательной.

– Это же был редкий человек… И ученый, и авантюрист немного, и организатор блестящий… И ведь что говорил: коммерция не для него! Потому что – тараканьи бега. Что-то в этом… что-то в этом, на самом деле есть. Как представить себе различные мотивы людей, которые идут в коммерцию?

Анпилогов их снова оглядел. Фельдштейн – этот просто отвернулся и нашептывает что-то на ухо Уле, а та трясет головой, обманно вселяя надежду, что ее замысловатая прическа вот-вот рассыплется. Трое из Общества отечественных сборщиков лениво читают устав ассоциации, другие вообще изучают балки потолка – впрочем, там действительно есть, что поизучать – отличные балки, из ценных пород дерева, и только сам Эйхо Кокконен – из Скандинавской унии экспертов слушает Анпилогова очень внимательно, надавливая время от времени на зерно переводчика у себя в ухе. И еще этот, из Вестника, писака, все строчит в блокноте, даром, что диктофон нацелен Анпилогову прямо в рот.