Борис Зотов - Каяла

— Козакен! Козакен!..

Пересветов направил свою кобылу к ближайшему немцу, взмахнул клинком, нанес удар такой силы, которую в себе и не подозревал. Одобрительно блеснул глазом в сторону студента, «человека тонкой кости», Халдеев. Сзади послышался нарастающий дробный гул — по склону балки разворачивался взвод, искорками вспыхивали на солнце клинки…

Пленные сгрудились, разглядывая победивших, перехитривших их в этом бою одни высокомерно-нагло, другие со страхом, третьи — с недоумением: эти запыленные, безмерно уставшие худые безусые юнцы сумели застать их — опытных воинов, покоривших Европу, — врасплох, вогнали в страх, вынудили бросить оружие… Немцы судили о русских по карманной книжечке-инструкции Гиммлера, в которой говорилось, что русским культура не нужна, а из знаний потребны лишь три вещи: подписать свое имя, таблица умножения (только до 25) и дорожные знаки, чтобы не бросаться под машины.

Бешеный всплеск, вливший в руку Андриана утроенную силу ненависти, опустошил его, и теперь он смотрел на пленных спокойно, но твердо. Пролитая кровь не тревожила Пересветова, слишком четко рисовалось в его памяти увиденное и пережитое — и нахально летающие едва не по голосам крестатые самолеты, и безвестно поглощенный войной отец, и вишневый хуторок в степи, и страшные своей неподвижностью тела там, перед траншеями.

«Видел бы меня в седле Пасынков, бывший конармеец, — накатилась гордость, — он-то знает толк в рубке!»

И Андриан, явно подражая Рыженкову, круговыми движениями освободил правую кисть от кожаного темляка.

Жара бы ничего, но драло горло от сухой пыли, давили плечи ремни; Андриан утешался мыслью — им-то, кто шел здесь восемь веков назад, приходилось совсем тяжко в полупудовых железных кольчугах, с тяжелыми копьями и громоздкими щитами. Он поглядывал то на очередной курган, то жадно всматривался в горячее марево на горизонте, надеясь что-то разглядеть, а потом прикрывал веками побаливающие глаза и гнал, пытался гнать от себя тоскливое предчувствие. Эскадрон углублялся в степь…

Белоголовый орел-могильник, чей профиль как бы венчал высокий курган, при приближении людей нехотя взмахнул крыльями, тяжело взлетел и пошел кругами ввинчиваться в бездонную синеву.

Солнце уже повисло над головой, а уставшие конники все качались в седлах, прижимаясь к обочине, где свечами стояли тополя и была узкая полоска тени слабое, но единственное укрытие от жары и от воздушной опасности. Дорога, помеченная цепочкой древних курганов, вела на юг, к Азовскому морю. За час до этого комэск собрал поредевшие взводы и держал речь, как всегда, отрывистую, но предельно прямую и краткую. Смысл ее был всем понятен: эскадрон много часов в деле; без воды и пищи война не война, однако есть приказ идти вперед, и он будет выполнен. Так как все без меры устали, предлагается в усиленную головную походную заставу пойти только добровольно. Застава захватит выгодный в тактическом отношении рубеж и удержит его. А уж на этом рубеже будет и вода, и кухня туда подойдет, конечно, вместе с основными силами.

И вот второй час качаются в седлах всадники в синих шароварах, курится пыль и ползет под копыта древняя дорога, хлопают по шароварам златоустовские некаленые, торопливой военной работы клиночки, булькает вода в трофейной фляге напившегося вдоволь Отнякина — успел спроворить, бестия, — и пока лошади бредут усталым неторопким шагом, он доброволец, он герой, ему не грех порезвиться на счет смурного Андриана.

— Скажи, студент, как одно из двух будет правильно: статосрат или сратостат? Ага, не знаешь! — И кошки на душе у самого Отнякина будто меньше скребут, а то вызвался идти на неизвестность, а все же трухает. — Многого не знаешь… Вот в нашем селе Великий Сызган, знаешь, какая главная улица? продолжал ерничать Отнякин, — тоже не знаешь!..

А в больной, контуженной голове истомленного Пересветова — то грозный гул, как будто море бьет берег, то вообще полная путаница и неразбериха; и перед глазами его время от времени вспыхивали и плыли цветные лампочки.

Он с натугой повернулся к Отнякину, увидел длинные белесые лохмы и услышал странные слова:

— Слышь, студент, что такое торный путь, знаешь?

Пересветов оторопело молчал.

— Не знаешь, — удовлетворенно сказал Отнякин… — через реку Тор путь известный, еще прадеды так и называли — торный путь в Тмуторокань, проторенный. Да что ты меня Отнякин все кличешь — Чурило я. А еще ты не знаешь одного… я ухожу, чтобы на белом свете еще пожить.