Дэвид Джерролд - Ярость мщения

Нити слегка поблескивали. Более тонкие нити были белыми. По мере того как они становились… старше? — да, старше — и толще, они розовели. Там, где они окончательно утверждались, земля приобретала пастельный оттенок.

Зелень пожиралась розовым.

Естественно.

Розовые ростки выглядели гладкими и чистыми, как макаронины, тогда как голубые были тощими и колючими. Они напоминали лапки насекомых, обвившиеся вокруг розовых спагетти и сосущие из них соки.

Хотел бы я знать, сколько здесь эволюционных уровней.

Паразит питался травой. Растение это или животное? Или в нем понемногу и от того, и от другого? А на нем паразитирует следующий вид. Кто тут следующий? Как безжалостна хторранская экология!

Подожди немного, и сам увидишь.

Заткнись, внутренний голос. Убирайся прочь.

Я схожу с ума? Нет, просто я по-прежнему сумасшедший.

Я или эти растения?

Перестань и понаблюдай. Нет, все-таки я. Я узнавал свою ненормальность. Сколько времени я сумасшедший, кстати?

Всю свою жизнь.

Розовые существа имели корни. Значит, могли питаться сами. Но они жрали зеленое. Разумно. Если у них возникала необходимость зарабатывать на пропитание самостоятельно, они это и делали. Но предпочитали дармовщинку.

А как насчет голубых?

Я примял землю пальцами. Она была податливой, как губка. Внезапно моя голова стала огромной пещерой, в которой я снова услышал эхо своих мыслей.

Заморгав, я выпрямился.

Что произошло? Я вышел из автобуса…

У меня галлюцинации. Или что-то вроде. Я устал — и прилег на траву. В траве было… Ах да, розовое и голубое.

Розовое я узнал. Знал и голубое. Я видел их раньше. Мне показывал их Джейсон.

Кондитерская — вот что это такое.

Всевозможные фруктово-сахарные оттенки розового и терпкие лавандовые цвета переливались под солнцем. Воздух был густым от приторно-сладкого запаха. Здесь росли хохолки — голубовато-белые, как облака, и белые, как зефир, — красные леденцовые палочки стеблей, проплешины глазури «снежка» и лепешки пудинга. Все это тянулось за горизонт и терялось в желтом мареве бесконечности.

Воздух был таким сладким, как будто я стоял посередине гигантского именинного пирога. Стебли были свечами, а все эти переливающиеся цвета — кондитерскими блестками на поверхности трехметрового слоя карамельной глазури. А под ним — нежнейшие, толстые, сладчайшие слои белого бисквита и в самой глубине шоколадная начинка…

Но добраться до нее ты сможешь только голым.

Надо снять с себя одежду и покататься по пирогу, пока не станешь сладким и сахарным, и потом, когда у тебя вырастет штопорообразное рыло, можно начинать копать…

Я хохотал, сбрасывая туфли, хихикал, стаскивая рубаху и белье. Мне предстояло приятное развлечение.

Да, я знал это розовое и голубое. Джейсон показывал их перед самым Откровением. А здесь целое поле апокалипсических растений, и все это принадлежит мне одному. Я не собирался встречать бога. Я собирался стать богом сам.

Солнце горело большой красной розой на жирном желтом небе. Все растения на вспухавшем поле пели. Я смеялся и бормотал. Скакал по полю и пел, Пока не остановился.

И уставился на гигантскую лепешку мягкого леденца.

Он был слишком велик, чтобы его съесть. Лучше уж жить в нем.

Не думаю, что черви станут возражать.

Леденцовый тотемный столб стоял перед входом, сахарный и мягкий. Он гласил: «Свободно. Для ознакомления пройти внутрь».

Мягкий леденец был очень славный.

Дверь была открыта, и я вошел внутрь.

Я знал, какая комната будет моей. И надеялся, что не опоздал к обеду. Черви будут беспокоиться. Я пошел вниз по тапиоковым туннелям.

Стены были покрыты великолепнейшим голубым мехом, какого я никогда не видел. Он свисал длинными бархатистыми нитями. Можно было вести по нему рукой, спускаясь вниз по спиральному ходу. Мех слегка покалывал, мерцая и звеня, как маленькие колокольчики. От прикосновения поднимались искрящиеся клубы феерической пудры. Почему я раньше не замечал этого? А если его не трогать, он радостно светился сам по себе.

Повсюду на стенах виднелись маслянистые наросты, мягкие и аппетитные на вид, но есть мне пока не хотелось. Две жирные краснобрюхие тысяченожки прошмыгнули мимо, что-то бормоча о своем брюхе. Я сказал им: «Привет», — но они были слишком заняты и не ответили. Прежде всего их заботило, как поскорее стать большими и толстыми.