Владимир Михайлов - Тогда придите, и рассудим

— Ясно, ясно, корнет.

— Ну, двинулись… Только смотрите, мар: если вы попробуете осуществить какую-то психологическую диверсию… — Хомура помолчал. — Мы даже не станем передавать вас вещим, но вам от этого легче не придется. Ну, не передумали?

— Не вижу иного пути.

— Ай-о. В путь. Давай, Лекона.

Флаг-корнет протянул руку и нажал клавишу диалога.

— Еще раз привет, малыш, — сказал он бодро.

— Это ты, Лекона? Есть информация?

— Хочу поговорить с тобой. Может быть, что-нибудь и найдем.

— Будем говорить.

— Иногда буду спрашивать я, иногда ты, как обычно. Ладно?

— Согласен. По очереди?

— Не обязательно. Я начну.

— Начинай.

Лекона глянул на Фораму. Тот покачал головой, на лице его было страдальческое выражение, рука поднялась и резко опустилась. Лекона еще не понял, но Хомура уже выключил звук.

— В чем дело, физик?

— Этот голос… Я просто не смогу говорить всерьез. Он разговаривает голосом ребенка…

— А-а… Простите, мы не учли. Нам вот нравится так. Ничего, голос мы сейчас изменим. Секунду. — Хомура осторожно повернул один из лимбов на пульте. — Вот. Теперь все будет в порядке.

Все это было так не похоже на воспоминания, что Мин Алике захотелось спросить:

— Мы что — вернулись обратно?

Она не спросила, но, наверное, достаточно ясно выразила сомнение своим лицом, первыми неуверенными движениями после выхода из корабля; здесь не было, правда, развалин, наоборот, никакого жилья не виднелось поблизости, не очень широкую поляну окаймляли деревья. Но уж очень не похожи были эти деревья на те, что виделись ей в моменты углубления в память, и слишком уж напоминали они то, что так часто приходилось видеть там, на Старой: понурые ветви, серая, запыленная листва, и не радость источали эти деревья, а уныние: было так, словно ты ехал в гости к молодому, полному сил человеку, но где-то что-то сдвинулось во времени — и ты вдруг нашел его одряхлевшим стариком. Невеселой получилась встреча…

Мин Алика отошла на несколько шагов от мягко приземлившегося корабля и хотела было опуститься на траву (так часто в мыслях садилась она на густую, сочную, яркую траву, забрызганную красными, желтыми, синими пятнышками, цветов!), но вовремя увидела, что и трава была не та — поляна сильно облысела, показалось Мин Алике, в то время как она, всматриваясь, понемногу узнавала: да, она не впервые оказалась здесь, именно отсюда ведь ее отправляли на Старую планету десять с лишним лет назад, и именно эта поляна всегда вспоминалась ей, как последний привет родной земли; но, господи, как все изменилось, и трава росла, казалось, из последних сил, готовая в любой момент Сдаться и увянуть, пожухнуть, пожелтеть, рассыпаться прахом… Мин Алика глубоко вдохнула воздух. Странным был запах; не тот, городской, запах нагретого бетона и металла, от которого никуда не уйти было там; но и не запах вольной, ничем не стиснутой жизни, какой помнился ей, с каким нераздельно были связаны ее детство, юность, все, что успела она прожить и пережить здесь. Запах был таким, как будто не так давно что-то сильно горело поблизости, успело уже погаснуть и даже сам запах гари уже выветрился — и все же что-то от него осталось, и это оставшееся угнетало и перебивало все остальное и не давало ничему пахнуть в полную силу. Какой-то тяжелый, неживой запах это был, не такого ожидала женщина от родной планеты, и, действительно, впору было воскликнуть: «Да куда вы, в конце концов, меня привезли?»

Кто-то вежливо коснулся ее плеча, она обернулась. Капитан Урих, кряжистый коротыш. Он заставил Мин Алику пережить в начале рейса несколько неприятных секунд, когда, после того как корабль установился на курсе, неожиданно вошел к ней в каюту, едва дав себе труд постучать, так что она даже отозваться не успела. Мин Алика еще лежала; капитан присел на край койки и положил руку ей на плечо, и ей показалось… Она напряглась, готовая к любой защите, это она умела. Но капитан вдруг улыбнулся, и тут она увидела, что человек он уже очень немолодой, вылетывал, наверное, последние рейсы, перед тем как фирма отправит его на пенсию, в волосах его было много седины, а в глазах — усталости, но морщинки вокруг глаз говорили скорей о доброте. Он медленно снял руку с ее плеча, она так же медленно расслабилась. Глядя на нее, капитан несколько раз мелко кивнул головой, — она подняла брови, не понимая, — и сказал: «Напрасно вы именно сейчас. Напрасно». — «О чем вы?» «Вы давно не бывали дома?» — спросил он. — «Десять лет». — «Тогда и совсем напрасно». — «Не понимаю. Почему вы так считаете?» Капитан подумал немного. «За десять лет многое изменилось», — сказал он наконец. «Да, — согласилась Мин Алика. — Я, например, стала на десять лет старше». Капитан усмехнулся: «Это частности. Я имею в виду — все изменилось на нашей маленькой планете. Там, на Старой, вы, наверное, читали газеты. Ну, хотя бы время от времени». «Разве что время от времени», — улыбнулась Алика. — «Тогда знаете, что писали и передавали на Старой по поводу лихорадки вооружений у нас». Мин Алика кивнула: «Конечно. Но кто же принимает всерьез то, что пишут в газетах?» Капитан покачал головой. «Вообще-то, может, это и правильно. Но в данном случае… Мы ведь действительно сейчас не уступаем Старой в смысле обороны. У нас есть все то, что и у них. И наши армады столь же многочисленны, и наши войска тоже». «Да, так они писали», — согласилась Мин Алика. — «И это верно. Но вы можете представить, во что это нам стало, нам, планете, уступающей намного не только по территории, но и по населению. У нас многое изменилось, говорю вам, девочка. Мои дочери — одна примерно ваших лет, другая помоложе. Одна сейчас в силах обороны, во вспомогательном корпусе, другая — тоже в обороне, электронный дивизион». — «Значит, девочки захотели защищать свою планету, что тут такого, что вас огорчает? Я понимаю, вы хотели для них не этого…» — «Чего я хотел — дело десятое. Важно, что и они хотели совсем другого. Но кто их спросил? Мобилизовали. Знаете ли, девочка, сейчас женщин мобилизуют, как раньше — мужчин. В силы обороны, в оборонную промышленность… Она у нас теперь, пожалуй, не уступает Старой. Она — да, не уступает… У нас вы больше уже не найдете просто мать семейства, хозяйку дома. А ведь при вас, наверное, так еще было». Мин Алика кивнула. «А мужчин что, больше не мобилизуют? Почему?» — поинтересовалась она. — «Потому что всех, кого можно было, уже мобилизовали. Уже служат в Силах. Даже и люди моего возраста. Все мы чувствуем: идет к большой драке. Не только потому, что я вот раньше возил со Второй редкие фрукты, а со Старой — женские тряпки, а сейчас в оба конца вожу приборы и оружие: не только поэтому. А еще и потому, что долго нам так не выдержать. Не знаю, как там Старая, им все-таки проще, у них народу много, но мы долго не протянем при такой жизни. Знаете, девочка, смешно сказать: за последние годы женщины почти и не рожают. Когда бывает свободная минутка, выйдешь на улицу, зайдешь в парк; раньше там не повернуться было от колясок с младенцами, а те, что постарше, так и кишели под ногами, ходить надо было осторожно, но на душе сразу делалось весело: жизнь, жизнь! А сейчас — редко когда увидишь старуху с колясочкой, и прохожие на нее глядят, как на диво, а нянька или бабка на прохожих таращится, как на налетчиков: у нее как-никак сокровище в коляске…». «Отчего же так?» — не сразу поняла Мин Алика. «Потому что не разрешают. Служить надо, работать надо, усиливать оборону. А рожать да выкармливать — дело долгое и хлопотное. Обещано, что после победы все запреты будут сняты, все женщины демобилизованы, да и многие мужчины тоже, тогда рожайте, сколько захочется. А пока — воздерживаются, это считается патриотичный. Но сколько так можно жить? Все ведь понимаю, и Круглый Стол тоже, что лет через пятнадцать-двадцать это еще как скажется — то, что сейчас нет младенцев. Моя младшая, та, что электронщица, работает, вернее — служит в самом важном месте, при Суперстрате, при нашей самой главной военной машине, подробностей не знаю… У них там всякие поблажки и привилегии, не сравнить с другими, но насчет замужества, ребенка — и думать запрещено. — Он вздохнул. — Вот почему я вас и пожалел. Не знаю, как вы там жили на Старой, понимаю, что сюда-неспроста летите. Но там вы, наверное, могли хоть ребенка завести при желании, да и занимались навряд ли обороной. Да нет, я понимаю, кто вы, — капитан усмехнулся, — на ведь была у вас, надо полагать, и другая жизнь — простая, всем видная?» Мин Алика кивнула. — «И чем вы там занимались?» «Картинки рисовала», — усмехнулась женщина. «Картинки… — протянул капитан Урих. — У нас не порисуете. Найдут для вас занятие и посерьезнее… Да и что рисовать сейчас? Помните наши рощи, леса, парки?.. Помните, конечно. Других таких нет, наверное, во всей Вселенной. Не было, вернее. Потому что сейчас они гибнут». «Отчего?» — не очень поверила Мин Алика. «Промышленность. Оборонная. Не представляете, сколько за эти десять лет мы построили. И, конечно, на какую-то особую защиту среды не оставалось ни времени, ни денег. На все один ответ: после победы. Да будет ли только эта победа?.. — капитан Урих еще раз покачал головой. — Знаете, что? А может, вам и не стоит сходить? Давайте-ка, я отвезу вас назад, за те же, как говорится, деньги. Жаль вас. Очень вы мне понравились». Мин Алика медленно-покачала головой. Капитан чуть нахмурился. «Ну, извините. Да и то, зачем это» я, на самом деле? Может быть, вы как раз ничего против такой жизни и не имеете?" Голос его сразу стал чужим, и теперь уже Мин Алика положила руку на его плечо. «Нет, капитан, большое вам спасибо, но у меня неотложные дела. Вот сделаю их — там видно будет». — «Ну что же, вам виднее, мое дело было — предложить, предупредить вас, а дальше — как знаете. Но если захотите назад — я всегда к услугам; наверное, завтра же и стартую обратно — оружия закупили много, кораблей не хватает, вот и приходится вертеться как белке в колесе». «Спасибо, капитан», — сказала Мин Алика снова, уже вдогонку.