Тэд Уильямс - Глаз бури

— Что это ты делаешь? — поинтересовался Сангфугол, еще раз тряхнув его руку. — Если ты спрыгнешь с этой маленькой стенки, то переломанными костями не отделаешься.

— Я хотел, — проговорил Саймон, но черная мгла все еще туманила его разум, черная мгла, которая не быстро рассеивается. — Я…

— Торн? — громко спросил Таузер, отвечая на какой-то вопрос Изгримнура. Саймон обернулся и увидел, что маленький шут, словно надоедливый ребенок, дергает риммера за край плаща. — Торн, ты сказал? Хорошо, а почему ты тогда сразу ко мне не пришел? Уж если кто-нибудь и знает что-то о Торне, так это только я. — Старик повернулся к Саймону и арфисту. — Как вы думаете, кто был с нашим Джоном дольше всех? Кто? Я конечно. Шутил, кувыркался и играл для него шестьдесят лет. И я видел, как пришел ко двору великий Камарис. — Он снова повернулся, чтобы видеть герцога, и в глазах его горел свет, какого Саймон никогда раньше не видел. — Я тот человек, которого вы ищете, — гордо сказал Таузер. — Отведите меня к принцу Джошуа. Быстро!

Казалось, что кривоногий старый шут танцует, так легки были его шаги, когда он тащил к лестнице онемевшего риммера.

— Благодарение Богу и его ангелам! — сказал Сапгфугол, провожая их взглядом. — Я считаю, что нам необходимо что-нибудь влить в себя — чтобы влага внутри гармонировала с влагой снаружи.

Он повел все еще покачивавшего головой Саймона с залитой дождем стены вниз, в гулкий, освещенный факелами проем лестницы, в защищенное на некоторое время от северных ветров тепло.

— Мы признаем твое участие в этих событиях, Таузер, — нетерпеливо сказал Джошуа. Принц, может быть для того чтобы уберечься от всепроникающего холода, замотал горло плотным шерстяным шарфом. Кончик его тонкого носа покраснел.

— Я только, если можно так выразиться, подготавливаю почву, ваше высочество, — благодушно сказал Таузер. — Если бы у меня была кружечка вина, чтобы промочить горло, я сразу бы перешел к сути дела.

— Изгримнур, — простонал Джошуа, — будь добр, найди почтенному шуту что-нибудь выпить, а не то, боюсь, мы до самых эйдонтид не дождемся конца этой истории.

Герцог Элвритсхолла подошел к кедровому шкафу, стоявшему возле стола Джошуа, и нашел там кувшин пирруинского красного вина.

— Вот, — сказал он, протягивая Таузеру наполненный кубок. Старик сделал глоток и широко улыбнулся.

Не вина он хочет, подумал риммер, а внимания. Эти времена тяжелы и для молодых, чья сила нам так нужна, что уж говорить о старом трюкаче, хозяин которого уже два года как умер.

Он смотрел на сморщенное лицо шута, и на мгновение ему показалось, что из-за завесы морщин проступает другое, детское лицо.

Боже, даруй мне быструю достойную смерть, взмолился Изгримнур, не допусти меня стать одним из этих старых дураков, которые, сидя по ночам у костра, рассказывают молодым, что в этом мире никогда уже не будет так хорошо, как прежде. И все-таки, думал герцог, возвращаясь к своему креслу и прислушиваясь к волчьему вою ветра за окном, все-таки на этот раз в этих рассказах может быть и есть доля истины. Может быть, мы и на самом деле видели лучшие времена. Может быть, впереди и вправду нет ничего, кроме проигранной битвы с наступающей тьмой.

— Видите ли, — говорил Таузер, — меч Камариса не сгинул в океане вместе с ним. Сир Камарис отдал его на сохранение своему оруженосцу Колмунду из Ростанби.

— Отдал свой меч? — удивленно спросил Джошуа. — Судя по тому, что я о нем слышал, это очень не похоже на Камариса са-Винитта.

— Ах, но вы ведь не знали его в тот, последний год. Да и как вы могли? Вы тогда только что появились на свет! — Таузер сделал еще глоток и задумчиво уставился в потолок. — Сир Камарис стал странным и даже жестоким после того, как умерла ваша мать, королева Эбека. Он был ее рыцарем, вы знаете, и готов был поклоняться даже каменным плитам, по которым она ступала, — как будто она Элисия, Матерь Божья. Мне всегда казалось, что он винил себя в ее смерти, словно он мог излечить ее болезнь силой оружия или частичкой своего сердца… несчастный безумец.

Заметив нетерпение Джошуа, Изгримнур наклонился вперед:

— Итак, он отдал звездный меч Торн своему оруженосцу?

— Да, да, — раздраженно ответил старик, недовольный тем, что его прерывают. — Когда Камарис пропал в море у острова Хача, Колмунд взял Торн себе. Он вернул земли своей семьи на Фростмарше и стал бароном довольно большой провинции. Торн был известен всем, и когда враги видели этот меч — а его нельзя было ни с чем спутать: черный, блестящий, с яркой серебряной рукояткой, красивое, страшное оружие — ужас поражал их и никто не смел обнажить клинка. Колмунду редко приходилось вынимать его из ножен.