Роберт Уилсон - «Если», 2000 № 03

Испытываю трудности с мемуарами. Мне хочется и нравится писать, но темы иссякают. Для кого, собственно, я все это кропаю?

Научился различать своих тюремщиков. «Главный» (тот, что чаще обращается ко мне напрямую и следит, чтобы его сородичи снабжали меня всем необходимым) — чудище серебристого оттенка, его хрящевой хитон словно бы присыпан мелким порошком. У него (или у нее) много отверстий; когда он откидывается назад — иначе ему не заговорить, — взору предстают все до одного. Отверстия для речи и для выделения экскрементов я уже идентифицировал, но предназначение большинства мне еще неведомо, включая зубастую прорезь, похожую на рот.

— Мы вас предостерегали, — говорит он. — Предостережение звучало на протяжении полумиллиона лет. У вас была возможность избежать гибели. — Его грамматика безупречна, но он запинается и шепелявит, когда слишком кучно идут согласные. — Можно было, как поступили мы, распылить Луну и соорудить щит. И это далеко не единственный вариант сохранения жизни на планете.

Значит, набат звучал века! А мы были слишком тупы, чтобы его расслышать, и спохватились только под занавес, когда гибель стала неотвратимой.

А вам-то что за дело?!

— С тех пор мы научились сокращать расстояния, — объясняет говорящее насекомое. — Но тогда мы могли только подавать сигналы.

Я спрашиваю, способен ли он воссоздать Землю, оживить мертвых.

— Нет, — отвечает он. Видимо, угол, принятый его туловищем, обозначает сожаление. — Нам хватает одной загадки — тебя.

Они живут отдельно от меня, в огромной серебристой полусфере, виднеющейся над морщинистой пустыней. Подозреваю, что полусфера — их летательный аппарат.

Целый день они не появляются. Я сижу в одиночестве в своей капсуле, оболочка которой поглощает вредоносные лучи, зато безжалостно демонстрирует пустой горизонт. Я чувствую себя забытым, как муха на пыльном стекле. Муху мучают голод и жажда.

Они возвращаются с водой, бумагой, приспособлением для письма. Еды Они в этот раз, надеясь меня задобрить, приносят особенно много, предварительно в знак особой заботы пропустив ее через себя.

Оказывается, они составляют межзвездную базу данных — библиотеку, археологический музей и телефонную станцию одновременно. Мои писания принимаются ими с благодарностью и энтузиазмом.

— Твоя космология хорошо продумана, — хвалят они меня за перепев Созиера.

Я говорю «спасибо» и объясняю, что писать мне больше не о чем. Кроме того, мне остро не хватает аудитории.

Этого они не ожидали.

— Ты о людях? — спрашивает Главный.

Да-да, о них самых. О человеческой аудитории. О Лоррен, советующей мне не отчаиваться, о Дейрдр, тщетно пытающейся оградить меня от черной магии.

Они совещаются целый день.

На закате я выхожу из своего пузыря, заслонившись от западной части небосвода серебряным зонтом. Потом появляются поразительно яркие, колючие звезды. Я чувствую морозное дыхание Млечного Пути.

— Человеческое общество мы тебе предоставить не можем, — говорит Главный, колыхаясь на ночном ветерке, как угорь на стремнине. — Но возможен другой выход…

Я жду. Я бесконечно терпелив.

— Мы экспериментируем со временем, — сообщает существо. Возможно, словечко «экспериментируем» придумал я сам, чтобы придать смысл его верещанию.

— Отправьте меня обратно, — тут же прошу я.

— Нет, к физическим объектам это не относится. К мыслям — возможно. Или снам. Беседы с душами умерших… Это, конечно, ничего не меняет.

Однако мне подобная мысль нравится. Моя память возвращается в прошлое Земли, тревожит ночной сон сначала неандертальцев, потом кроманьонцев, римских рабов, китайских крестьян, писателей-фантастов, поэтов-пьяниц. Дейрдр Франк, Оскара Зиглера, Лоррен.

Ведь даже легчайшее прикосновение — пусть запоздавшее на тысячелетия — все равно лучше, чем никакого.

Но пишется мне по-прежнему туго.

— В таком случае, — объявляет Главный, — мы бы хотели спасти тебя.

— Спасти?

Они совещаются на своем деревянном языке, выдерживая долгие паузы (наверное, в паузах произносятся звуки, недоступные моему слуху).

— Сохранить тебя, — растолковывают они. — Твою душу.

Интересно, как они это сделают?

— Я приму тебя в свое тело, — говорит Главный.

Значит, мое тело подвергнется поеданию. Они подробно излагают суть процедуры. Я буду сожран (как говорится, с потрохами), после чего, душу мою выплюнут, словно вишневую косточку, в галактическую пустоту. То есть в ячейку вселенской телефонной станции.