Александр Ян: Выстрелы с той стороны

— Пойдёмте наверх, в Захенту, — сказал он. — Нам нужно поговорить начистоту. Кстати, возьмите.

На стол перед Энеем легла планшетка. Тот полистал — каталог квартир, как обещано. Снял на комм.

— Идем.

В залах Захенты было пусто — будний день. Далеко уходить они не стали, побрели по экспозиции зала современной динамической скульптуры.

— Так что случилось в Екатеринославе? — спросил Курась.

— А вы не читали новостей? Мы там сгорели как Ян Гус. Буквально. В квартире при штурме газ взорвался. Мы вечером обнаружили, что один блок памяти не записался и модель не генерируется. Поехали на площадь быстренько доснять, уже без местных. А тут как раз гости. Мы сапера нового прихватили в Бресте — он был ниже отца сантиметра на два… Наверное, он и сообразил взорвать газ — а то ведь мы могли и в мышеловку влезть… Лица не осталось, а тело по кускам собирали… То ли поспешили объявить, что Ростбифа убили, а потом не решились назад отыграть, то ли решили коллег-соседей обмануть…

Мальчик говорил совершенно ровным голосом. Динамическая композиция из плавающих в воздухе кристаллов и шариков горного хрусталя многократно дробила в гранях его холодное лицо, лишенное какого бы то ни было выражения.

— И получается, что сдали нас. И сдали здесь. Потому что, если бы в Катеринославе — они бы тогда знали, что в группе пятеро, а не четверо, да и нас с отцом не упустили бы. Пан Боанергес, отец совсем спятил. Он и раньше штабу не очень доверял, а теперь говорит, что там одни провокаторы и что нужно стрелять всех — Олимп разберет, где свои. Он хочет убить вас.

— Так это вы следили за мной?

Эней кивнул.

Надо сказать, что слежку пан Юпитер заметил, но значения этому обстоятельству не придал. Хвост был осторожным, очень грамотным и, как бы это сказать, консервативным. Так что либо штаб проводит рутинную проверку, либо его контакты решили присмотреться повнимательней в виду последних событий. Ни те, ни другие опасности не представляли и ничего предосудительного увидеть не могли.

Но информация Энея все меняла. Если за ним следили люди Ростбифа — это значило, что Курась жив лишь потому, что Ростбиф хочет отследить его связи. А если Ростбиф отследит его связи, ему очень быстро станет все понятно…

В традиционно католической и традиционно взрывной Польше у подполья была не менее традиционная проблема с кадрами. Туда легко приходили — но уж очень быстро кончался заряд. А потому польская секция ОАФ ненавидела энтузиазм и свято верила в рутину. В результате отбор стал таким, что сделаться членом реальной организации было сложнее, чем поступить на работу в СБ.

Проблема в том, что самые спокойные, взвешенные и лишенные иллюзий люди тоже со временем перегорают. Главным образом по причине тотальной безысходности. Как ни множился (медленно, а все-таки множился) счет убитым варкам, сколько ни переправляли спасенных по «железной дороге» — а Цитадели стояли незыблемо, и вместо спасенных потребители находили себе новых жертв. Это была проблема не первого поколения подпольщиков. Когда-то в прошлой жизни Лешек Курась обсуждал её со своим другом Михалом Барковским. «Послушай, а как выпутываются люди других профессий?» — спросил Михал. «Каких других?» — не понял Лех. «Ну, пожарники, врачи, полицейские… Все, кому полный и окончательный успех при жизни категорически не угрожает?» — «Не знаю». — «Я тоже. Начну, пожалуй, их расспрашивать…»

Начал он или нет — Курась так и не узнал. Они расстались, а через полгода Курась сгорел.

Против медикаментозного допроса его кодировали — но вот боли он боялся с детства. Тем паче, что терпеть её было бессмысленно, ведь само существование подполья было бессмысленно. И когда ему предложили на выбор — либо мучительная и позорная смерть, либо жизнь в прежнем — ну, почти прежнем! — качестве…

Он знал, что на его месте выбрали бы многие другие — да тот же Барковский, например. На то они и были одержимыми. А он — нормальным. В конце концов, он ведь продолжал спасать людей… И спас значительно больше, чем погубил…

— Понимаете, пан Зевс, — проговорил мальчишка, разглядывая уже не кристаллы, а ртутную птицу, бьющую крыльями в неудержимом и неосуществимом порыве, — я не хочу убивать всех, а там пусть на Олимпе разбирают. Что нас сдали — это не вопрос. Но это сделал один человек из вашей секции. Кто-то конкретный. Его и замочим — потому что пепел, сами понимаете, стучит, а больше в подполье никто стучать не должен. И тогда у отца крыша встанет на место. Вы нам поможете?