Грег Иган: Моральный вирусолог

Утром с колебаниями было покончено навсегда. Джон с облегчением оставил палеонтологию — все-таки, защита «креационизма» требовала совершенно особого склада мыслей, и он не был уверен, что когда-либо овладеет подобным. Зато биохимия давалась ему легко — наверное, это было еще одним подтверждением правильности выбора. Год за годом он оставался первым среди сокурсников. Диссертацию по молекулярной биологии Джон писал в Гарварде, затем была постдиссертационная работа в НИЗ, стажировки в Канаде и Франции. Джон жил теперь только ради своей работы, безжалостно подгоняя себя. Но осторожность заставляла его таиться, чтобы его научные достижения не вызывали преждевременных подозрений. Он очень редко публиковался, да и то, разве что, в качестве третьего или четвертого соавтора. И когда Джон вернулся из Франции, никто и не мог предположить, что Шоукрос готов, наконец, заняться делом всей своей жизни.

Теперь Шоукрос работал в одиночестве — в этом сверкающем стерильной белизной здании, служившем ему одновременно и лабораторией и домом. Он так и не рискнул нанять помощников, пусть даже разделяющих его веру и его моральные принципы. В свою тайну он не посвятил даже родителей. На расспросы он отвечал, что занимается теоретической молекулярной генетикой — и это было почти правдой. А просить у отца денег на свои исследования ему не приходилось — двадцать пять процентов от огромной прибыли империи Шоукросов и без того исправно поступали на счет ежемесячно.

Лаборатория была заполнена матово отсвечивающими серыми ящиками, от них к компьютерам тянулись змеи кабелей. Последнее поколение полностью автоматизированных синтезаторов и секвенсоров ДНК, РНК и белков, доступны любому, у кого хватит наличности. Всю рутинную работу — дозировку и приготовление растворов реагентов, идентификацию ампул, загрузку и выгрузку центрифуг — выполняли манипуляторы роботов. Первое время львиная доля работы Шоукроса состояла в поисках в сети информации, касающейся последовательностей и структур — информации, которая могла дать ему отправную точку. Позднее он стал покупать машинное время мощных суперкомпьютеров — для расчета и предсказания формы и взаимодействий молекул, до сих пор науке неизвестных.

Когда водная рентгеновская дифракция стала доступной, работа ускорилась в десятки раз. Синтезировать и наблюдать белки и нуклеиновые кислоты стало проще. До того существовал лишь громоздкий и сложный процесс решения уравнения Шредингера для молекулы, состоявшей из сотен атомов — неимоверно уродливый даже со всеми оптимальными срезками углов и аппроксимирующими ухищрениями.

Основание за основанием, ген за геном — вирус Шоукроса рос и развивался.

Когда женщина полностью разделась, и Шоукрос, сидевший на пластиковой банкетке в комнате мотеля, сказал:

— Ты, наверное, вступала в сексуальные контакты с сотнями мужчин?

— О, даже с тысячами. Ты не хочешь подойти поближе, дорогой? Тебе оттуда хорошо видно?

— Мне видно прекрасно.

Женщина легла на спину. Некоторое время руки ее ласкали собственную грудь, потом она закрыла глаза, и ладони ее заскользили вдоль тела…

Наверное, это был уже двухсотый раз, когда Шоукрос платил женщине, чтобы она искушала его. Пять лет назад начал усмирять плоть, тогда это зрелище было для него совершенно невыносимым. Но сегодня вечером, он знал, что сможет спокойно сидеть, наблюдая, как женщина достигает оргазма, или, может быть, искусно имитирует его, — он не испытает при этом ни малейшей похоти.

— Ты предохраняешься, я полагаю?

Она улыбнулась, не открывая глаз.

— Конечно, черт возьми. Если мужик без презерватива, он может заниматься этим где-нибудь в другом месте. И я одеваю его сама, если он этого не делает. И уж если я его одеваю, там он и остается. А что? Ты передумал только смотреть?

— Нет. Просто любопытно.

Шоукрос всегда платил вперед — за все и с самого начала всегда предельно ясно объяснял женщине, что в любой момент он может расслабиться, встать со стула, прийти к ней. Его бездействие определялось ничем иным, кроме как его свободной волей. Не было иных преград между ним и смертным грехом. Но сегодня вечером он и сам не мог понять, почему все еще продолжает находиться здесь. Уже привычное «искушение» стало формальным ритуалом, без малейших сомнений в конечном итоге. Без сомнений? А может быть, в нем говорит гордыня — его самый коварный и упорный враг? Он не должен забывать о том, что любой мужчина, любая женщина все время ступают по краю пропасти — и рискуют упасть в ее всепожирающее пламя как раз тогда, когда почувствуют себя в безопасности…