Джеймс Данливи - Рыжий

Весна, разогревшись, превратилась в жаркое лето. В Стэфен Грин на дешевых стульях загорают актеры. То тут, то там виднеются пышные цветочные клумбы; по небу скользят дикие утки. Поздним вечером горожане на трамваях отправляются искупаться в Далки. Июньским утром Дэнджерфилд вошел в главные ворота Тринити и, поднявшись по давно не убиравшейся лестнице строения № 3, остановился у проржавевшего, дырявого умывальника и громко постучал в дверь О’Кифи.

Через минуту он услышал шлепанье босых ног, а затем скрипнул засов и появилось бородатое, мрачное лицо одноглазого О’Кифи.

— А, да это ты!

Дверь распахнулась настежь, О’Кифи грузно зашлепал обратно в спальню. Пахнет засохшей спермой и прогорклым маслом. В камине месиво из газет, старых носков и подозрительных салфеточек.

— О Господи, Кеннет, ну почему бы тебе здесь немного не убрать?

— Чего ради? Если тебя тошнит, можешь выблевать прямо в камин.

— Разве у тебя здесь никто не убирает?

— Я предпочитаю тратить деньги не на прислугу. Я уезжаю.

— Что?!

— Уезжаю. Выметаюсь. Тебе нужны галстуки? Галстуки-бабочки?

— Да. А куда ты уезжаешь?

— Во Францию. Я нашел работу.

— И какую же?

— Буду преподавать английский. В лицее. В Безансоне, в городе, в котором родилась мать Пауля Клее.

— Счастливчик! Но ты не водишь меня за нос?

— Я уезжаю ровно через час. Если ты внимательно, очень внимательно будешь наблюдать за мной, то увидишь, что я уложу в рюкзак четыре пачки сигарет, пару носков, две рубашки, кусок мыла и полотенце. Затем я надену кепку, поплюю на туфли и вытру их рукавом. А затем выйду из этой двери, сдам ключи возле главного входа и зайду в «Бьюли» выпить чашечку кофе, причем один, а с тобой только в том случае, если у тебя есть деньги заплатить за себя. А затем, если ты все еще будешь за мной наблюдать, я не спеша прогуляюсь по улице О’Коннел, возле «Грэшема» резко сверну направо, и ты увидишь, как моя стройная фигура исчезает в зеленом автобусе с надписью «Аэропорт». И конец. Теперь-то ты понимаешь, что я имею в виду?

— Могу лишь выразить свое восхищение, Кеннет.

— Вот видишь? Все дело в силе воли, аккуратности и дисциплинированности.

Дэнджерфилд обводит руками комнату.

— Аккуратность? А это тогда что такое? Страшно себе представить эту комнату неаккуратной.

О’Кифи чешет голову.

— Я сыт всем этим по горло.

— А что ты сделаешь с кувшином, который стоит на трюмо? На нем все еще висит бирка с ценой.

— С этим-то? Да забирай его. Знаешь откуда он взялся? Я тебе расскажу. Год назад, когда я притащился в эту дыру, меня просто распирало от чудесных замыслов. Я тогда думал обзавестись плетеными креслами и, быть может, нацепить на стену парочку картин, чтобы на мою коллекцию предметов искусства пялились отпрыски благородных семей из дорогих школ. Я думал, что все будет, как в Гарварде, с той только разницей, что я стану членом тех клубов, которые в Гарварде мне были совершено недоступны. Я полагал, что мне следует приобрести несколько вещиц для спальни, до того как я всерьез возьмусь за приобретение мебели, и я купил этот кувшин за один фунт и четыре пенса, что и написано на бирке черным по белому, но на этом все и закончилось. Само собой разумеется, что с ребятами из частных школ дружбу я никогда не водил. Со мной они разговаривают, но считают меня несколько вульгарным.

— Жаль.

— Да, жаль. Я отдам кувшин тебе, чтобы ты вспоминал меня, когда я покину пределы этого зеленого острова, чтобы завести роман с какой-нибудь французской куколкой. О Господи, да будь у меня твой акцент, я бы неплохо устроился и здесь. Самое главное — это акцент. Я еще и рта не успеваю открыть, а меня уже гонят вон. Во Франции, во всяком случае, он мне не помешает.

— Я бы хотел задать тебе один довольно деликатный вопрос, Кеннет.

— Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить. О том, где я достал деньги. Но это, дружище, страшная государственная тайна.

— Жаль.

— Ну ладно, нам пора идти. Забирай галстуки, кувшин, одним словом, все, что хочешь. Мне больше не доведется жить среди этих угрюмых декораций. Я так ни разу и не развел огонь в камине. Мне всего двадцать семь лет, а я чувствую себя шестидесятилетним стариком. Если бы мне пришлось начать все сначала, я бы просто сдох. Время, потраченное совершенно впустую. За последние полгода я посетил четыре лекции по греческому и две по латыни. Здесь тебе не Гарвард: местные зубрилы корпят над книгами день и ночь.