Шарон Ли - Местный обычай

Он снова взял рюмку и вложил ей в руку, а сам встал с дивана.

— Пей вино, мой друг. Я через секунду вернусь с едой.

Уже гораздо позже, когда была съедена странная сладковато-пряная еда и допито почти все вино (только в рюмках оставалось еще чуть-чуть), ей пришло в голову задать ему этот вопрос:

— Но, Эр Том, что ты делаешь на Университете? Еще одна торговая миссия? Но здесь ведь нечем торговать?

— Торговать? Нет…

Он пригубил липкое желтое вино, а потом с внезапной решимостью допил его до конца.

— Я здесь не для того, чтобы торговать, — ответил он ей, словно со стороны видя, как его предательски непокорное тело придвигается к ней ближе, а рука гладит волосы. — Я здесь навещаю тебя.

Она с тихим смехом поставила рюмку.

— Ну конечно! — пробормотала она с мягкой насмешливостью.

Она ему не верит. Его пронизал ужас. Она должна ему поверить, иначе он совершенно напрасно позволил себе это сумасшедшее нарушение всех обычаев. Целители возьмутся за него и избавят его от боли, и все будет забыто, потеряно в вихре туманных снов…

Его пальцы судорожно сжались в ее волосах, заставляя ее пригнуться — и он наклонил к ней свое лицо, жадно, отчаянно.

Она с готовностью подалась к нему, как и всегда раньше. Прикосновение ее губ было сильным и сладким, пробуждая желание, стремление, которого не касался никто другой — ни прежде, ни потом. И жажда сожгла имена, кланы и долг, оставив только ее… и его.

Еще позже, когда она заснула, Эр Том приподнялся на локте, позволив свету из гостиной упасть на нее мимо его плеча.

Лиадиец не счел бы ее красивой. Ему казалось, что даже среди землян она считается всего лишь умеренно привлекательной. Определенно ее лицо было слишком круглым по лиадийским вкусам, нос — длинноватым, рот — слишком крупным, а кожа — коричневой, а не золотистой. И хотя каштановый был очень красивым цветом для волос, Энн явно заботилась только о том, чтобы за ними легко было ухаживать.

В остальном она точно так же не соответствовала тому стандарту красоты, который он признавал. Ее грудь была такой же смугло-коричневой, как и лицо, с коричневато-розовыми сосками, высокая и круглая, и не помещалась в его ладони. Она не казалась непропорциональной благодаря широким бедрам, изгибы которых начинались под неожиданно узкой талией. Двигалась она с плавной грацией пилота. Кисти рук у нее были изящные и сильные — руки музыканта — и голос просто чудесный.

Он вспомнил лицо последней предложенной ему супруги: подобающе лиадийское, воспитанное и золотистое. Человек, который знает свой долг и выполнит указания своего делма. И который вполне подобающе упрекнет Эр Тома йос-Галана, если он позволит себе хоть одним пальцем проследить за линией ее щеки или прижаться губами к ее губам.

«Но она мне не нужна!» — подумал он. Мысль была жалобной, ребяческой, недолжной — странной. Такой же странной, как и то, что он лежит здесь сейчас, в этой слишком большой кровати, обхватив руками женщину не его племени, которая ожидает, что он проспит подле нее всю ночь и будет здесь, когда она проснется…

Он осторожно скользнул ниже, чтобы его глаза оказались на одном уровне с ее закрытыми глазами. Очень долго он смотрел в ее непрекрасное, нелиадийское лицо, наблюдая и оберегая. И в конце концов он повернул голову, чтобы поцеловать ее чуть приоткрывшиеся губы и сказал то, ради чего он приехал, — то, о чем нельзя было забыть.

— Я люблю тебя, Энн Дэвис.

Его голос был тихим и чуть дрожал, и он запинался на земных словах — но это не имело значения. Она спала и не слышала его.