Борис Циммерман - Чужая жизнь

— Тесно, кахуна-хаоле [2] Кахуна-хаоле — белый знахарь. , — бесстрастно сказал он, заглядывая в бассейн тем же взглядом, каким он глядел в котел с кипящим таро. — Все пропадает… все… — И вдруг, в порыве откровения, почесывая волосатую грудь, крикнул:

— Отберешь, кахуна-хаоле, чистых, бросишь в большую большую воду… другую воду… будут жить…

Иx кошмарные пасти жадно глотали теплый, насыщенный гнилью воздух…

Конечно, я понял его. Я глянул на него с восторгом и хотел радостно хлопнуть его по плечу… По он уже мелькал среди серебристых стволов, и ведро его звенящим криком возглашало о мощи смуглых рук где-то у баллюстрады… Природный ум помог мне… Бесстрастное лицо со слегка сплюснутым носом, окаймленное жесткой курчавой порослью, стало символом спасения чужой жизни .

И вот я стал ломать себе голову над тем, куда бы мне перенести уцелевших, не захваченных тлением, не зацепленных болезнью представителей чужой жизни. В окрестностях было несколько озер. Но… ими нельзя было воспользоваться. Слишком много кругом нескромных глаз… А я не хотел огласки. Меня выручил тот же старик гаваец. Я спросил его, не знает ли он где-нибудь дикое, пустынное место, где есть вода. Он закивал головой, медленно закивал, не вынимая изо рта сигары. Да, он знает один остров — в шести часах езды от мыса Калуакоа. Он был на нем, когда плавал на шхуне паке [3] Паке — китаец. Ли-Фу-Чао. Там совсем нет людей — ни души — остров небольшой: миль двадцать в поперечнике. Но, главное, лагуна… Там — прекрасная лагуна с голубой прозрачной, как утренняя роса, водою… Как жаль, что кахуна-хаоле раньше не сказал ему о своем желании. Всего три дня прошло, как шхуна Ли-Фу-Чао стояла на рейде… А теперь она вернется только через неделю…

Да, срок был не малый. А меч разрушения все ускорял свою уничтожающую, дьявольскую работу. Почти в бреду… в отчаянии… в мучительном ожидании провел я это время. Но, волей-неволей, приходилось ждать: ведь только Ли-Фу-Чао знал тот остров! Как я не сошел с ума за эти несколько бесконечных дней, когда без сна, с мутным взором, сидел я у зловонного, отвратительного вместилища смерти!

Кто-то тряс меня за плечо, но я не мог понять, не мог проникнуть сквозь завесу бесчувствия, отупения. Я был словно в трансе. И когда я понял, наконец, скрытый смысл криков, хриплые, срывающиеся слова показались мне ласкающей музыкой блаженного умиротворения.

Чили-Лиму волновался; на бесстрастном обычно лице разлилось нетерпение. Ведь он уже в десятый раз говорит кахуна-хаоле, что шхуна Ли-Фу-Чао стоит на рейде Жемчужной Гавани, а кахуна-хаоле не хочет слышать. Пора, нора!.. Ли-Фу-Чао ждет.

Я вскочил на ноги. Конечно, пора. Еще день — и все было бы напрасно. Скорее, скорей!..

Через несколько часов шхуна Ли-Фу-Чао распустила паруса, окрыленные несколько резким ветерком океана.

В чистой воде громадной цистерны плескались в трюме сотни две отобранных созданий. Их вырвали из ужасной клоаки, где смерть и гниение довершили свое жуткое дело. Их ждали голубые прозрачные воды лагуны. Они должны были продолжать цепь чужой жизни на Земле.

Я казался самому себе Ноем, в крепком ковчеге спасающим от потопа жизнь чистым и нечистым.

…И уже вдали смутно маячили зеленые своды долгожданной тверди.

В новых условиях едва теплющаяся жизнь разгорелась ярким пламенем. Тихая лагуна стала источником бешеного роста. Жизнь выходила из пределов воды и густые заросли, непроходимые лесные дебри и темные пещеры острова уже ждали новых поселенцев. Под голубым покровом лагуны роился бурный очаг жизни и движений. Он давал о себе знать всплеском, криком, бешеным клокотанием воды и иногда кровавыми пятнами. На тинистых отмелях, поросших тростником и жирной травой, ползали и лениво грелись на солнце тела пришельцев. Это были незнакомые формы жизни, иногда чудовищные, уродливые, с нашей земной точки зрения, комбинации природы. Густой и влажный воздух был наполнен незнакомым и странным многозвучием. Где-то в густых зарослях, в сырых зеленых недрах, звенели, тянули мелодичную нежную трель, трещеткой врывались в слух чужие голоса. То были крики гостей из Неведомого.

На тинистых отмелях ползали и лениво грелись на солнце чудовищные, уродливые с нашей земной точки зрении, комбинации природы…