Олег Овчинников - Боль

Не отвлекай! - недовольно отмахнулся Валера. - Только у меня в этом месте не среднее ухо, а скорее средний глаз. Он открывается сам, когда завершается концентрация, накопление боли, и мне достаточно посмотреть им на кого-нибудь, чтобы отдать накопленное ему. Вот так. Я испугалась, что Валера сейчас обернется ко мне, посмотрит на меня зло прищуренным третьим глазом и все вернется опять. Но он встал с дивана и подошел к окну, где последние полчаса тщетно билась о стекло большая и злая, как всегда бывает в августе, черная муха. Под пристальным взглядом Валеры муха перестала жужжать как подбитый бомбардировщик, спикировала на подоконник и поползла куда-то. - Вот и ты такая же, - обернувшись от окна, сказал Валера. - Приземленная. - Слушай, - сказала я. - А ты никогда не пробовал делиться болью с человеком? К моему удивлению, Валерий смутился. - Пробовал, - признался он. - Один раз, в пятом классе. У меня тогда был чудовищный насморк, а Пашка Степанцов ходил гордый как первый индюк в космосе, оттого что его голос собирались записывать для радио... - Помню! Я рассмеялась - это действительно было смешно. То "пвеквасное далеко" мне, боюсь, не забыть никогда. - Зато потом я провожал его к стоматологу. Ворвался в кабинет, сел в соседнее кресло и взял за руку. А потом все думал, куда бы, кому бы отдать такое счастье. Но у них там все было стерильно, никаких насекомых, поэтому теперь у меня во рту одна чужая пломба. - И больше ты никогда не экспериментировал на людях? - Больше никогда. - А у того, что ты делаешь, есть какое-нибудь название. - Наверное. Может быть, сочувствие? - Валер... - сказала я, немного стыдясь собственных интонаций. - Мама последнее время замучила своими жалобами... Может быть, ты зайдешь к нам сегодня вечером?

- А он хороший мальчик, - заметила мама уже после Валериного ухода. Почему ты не познакомила нас раньше? - Не представлялось возможности, - ответила я. На самом деле я знакомила их раз семь, просто у моей мамы удивительно избирательная память. - Такой серьезный, - продолжила она начатую мысль. - Даже с женщинами старше себя здоровается за руку. И совсем не страшный. Я имею в виду, внешне. Только эти очки... - У него с детства плохое зрение, мама. - Очень жаль... - рассеянно произнесла она, думая уже о другом. Почему-то я сегодня чувствую себя необыкновенно легко. Никакой тяжести, представляешь? - Она приблизила губы к моему уху, горячо и щекотно зашептала: - Знаешь, мне даже хочется снова немного потанцевать! Она как прежде легко вспорхнула с кушетки и прошлась маленьким вихрем по кухне, выполнила несколько фуэте, широко вздымая полы теплого домашнего халата, прежде чем уперлась в мойку. Неожиданно возмутилась: - Надо же, вконец обнаглели! Средь бела дня! По кафельной стене от мойки медленно ковылял большой коричневый таракан. Мама быстро стянула с ноги шлепанец, привычно занесла для праведного шлепка и вдруг остановилась, раздумывая. Неуверенно позвала: - Эль, убей ты. У меня, представляешь, рука не опускается. Он так хромает... совсем как я. Поправила упавшие на лицо волосы, натянула шлепанец, сказала: - Этот Валера... Передай ему, чтобы заходил к нам еще. Сейчас нечасто встретишь такого серьезного мальчика. - Хорошо, мама, обязательно передам, - пообещала я.

Валера пришел к нам еще раз. Как участковый врач, закрывающий больничный. Мы как раз сидели за столом, я разливала по чашкам кипяток с заваркой, а мама ножом разрезала свой фирменный "Наполеон" на шестнадцать частей, когда по телевизору прошла первая информация о взрыве. Еще без особых подробностей, почти без видеоряда, только холодное, суровое и торжественное, как у Родины-матери с плаката, лицо дикторши теленовостей, ее широко распахнутые глаза и слишком быстрая речь, из которой трудно что-либо понять. Ухо улавливало обрывки фраз про количество жертв на восемнадцать ноль ноль московского времени... из них тяжело раненых... уточняется... Показывали только голого по пояс мужчину, охотно дающего интервью, и бьющуюся в истерике женщину, которая все порывалась бежать туда, в дым и ужас, откуда выползали - или их выносили - обгоревшие обезумевшие люди, где осталась ее семилетняя дочь, но ее не пускали. Валера встал из-за стола, прямой и бледный, задел головой люстру и, сказав: "Я сейчас", скрылся в прихожей. - Куда вы, Валерий? - крикнула мама, не отрываясь от телевизора. - Сейчас по второму каналу должен быть экстренный выпуск. И торт ждет... - Я сейчас, - повторил Валера, буднично, словно собрался выйти в киоск рядом с домом, купить пачку какого-нибудь особенного печенья к чаю. Он не захлопнул дверь и не стал дожидаться лифта, так что я еще долго слышала громыхание его шагов, удаляющихся вниз по лестнице. А через час вышел расширенный блок новостей. Та же дикторша, но с немного оттаявшим лицом, сообщила, что по уточненным данным... значительно меньше первоначальной оценки... наверное вызвано паникой первых минут... всего... по словам... их состояние в данный момент не внушает опасения... И на экране снова размахивал руками мужчина, потерявший свою рубашку, и рыдала, не стесняясь телекамер, женщина, только теперь - от счастья, прижимая к груди улыбающуюся светловолосую девочку в сильно обгорелом на спине комбинезоне.

Читать дальше