Вадим Панков - Игры

И тут грянул ливень.

Мгновенно промокшие, они разбили палатки в самом замечательном месте на свете и, дрожа от досады, холода и сырости, пролежали в них целый день. И ночь. А дождь не прекращался ни на минуту, словно собирался лить так вот сорок дней и сорок ночей.

Утром они в сквернейшем настроении свернули под дождем лагерь и, подталкивая вперед упиравшегося Гаврилова, пустились в путь вверх по долине. Повыше водяной ливень превратился в снегопад. Краснощеков едва различал впереди спину Потемкина и поэтому поминутно налетал головой на жесткие углы этюдника, болтавшегося поверх Саниного рюкзака. Они прошли сквозь тучу, посветлело, и вдруг солнце брызнуло в глаза! И они вышли на перевал Чипер-Азау. Совсем не на тот, на который должны были бы выйти.

Здесь они были в самом начале пути дней десять назад. Маленький, подвижный Гаврилов бегал тогда среди развалин блиндажа и ржавых консервных банок - тут были целые горы этих вскрытых тремя ударами кинжала пустых консервных банок, - и Гаврилов, не переставая, говорил, что в сорок втором году здесь сидели немецкие егеря из дивизии "Эдельвейс". "Веселенькая была жизнь! - говорил он, покатываясь от смеха. - А мы были вон там! - Гаврилов показывал в сторону долины Ненскры. - А в начале сорок третьего наши немецкий флаг снимали с Эльбруса. Все подходы были заминированы! Представляете? - Гаврилову было что вспомнить. - Совсем недавно тут еще пушка была. Немецкая. И снаряды в ящиках. Мы зарядили пушку и кы-а-ак бабахнем по скалам!"

Все знали о слабости Гаврилова чуть-чуть приврать. Но ему многое прощали за легкий, общительный нрав.

Рассказ его произвел неожиданное впечатление. Веселый балаганщик как бы вдруг остановил свою карусель и затащил резвившихся детей за тонкие фанерные щиты, чтобы показать, как карусель крутится. И там, рядом, среди мрачных колес и цепей оказалось, что мир может быть и не очень-то веселым.

Ребята притихли. Потемкин ходил по развалинам с блокнотом и делал карандашные наброски, а Краснощеков даже написал тяжеловесный верлибр о перевале, студентах, егерях из дивизии "Эдельвейс" и флаге со свастикой над Эльбрусом.

Стихи не понравились всем без исключения. Потемкин сумрачно сказал, что каждое стихотворение может быть написано прежде всего с какой-то целью, да и вообще что это обыкновенный подстрочник...

"Ладно, подстрочник... Что же было дальше..."

Да, так вот, сегодня они вновь пришли на этот перевал...

Синее, бездонное небо, солнце в зените и сияет, словно не было никогда проливного дождя и снежной метели! Они сорвали с себя промокшую одежду, разложили ее сушиться на скалах, и от нее тотчас пошел пар. Чтобы задобрить вышедшую из берегов Сечь, Гаврилов, чувствовавший за собой какую-то смутную вину, вызвался приготовить мороженое. С ледника он набрал в котелок снега, вылил в него две банки сгущенного молока, насыпал кружку сабзы и перемешал. Для лучшего букета добавил немного соли и лимонной кислоты. Потом он вдавил котелок в снег и стал яростно его крутить, чтобы смесь затвердела.

А голые ребята залезли повыше на ледник и скатывались с него верхом на ледорубах - "на трех точках". Снег был сухой, рассыпчатый, желтоватый. С легким звеном и шорохом разлетался он веерами из-под ног.

Потемкин уселся писать. Свой проволочный стульчик он поставил на уступ скалы так, чтобы виден был весь перевал и Эльбрус. Краснощекое, подобравший в развалинах заржавленный ручной пулемет с разбитым прикладом, подошел к нему со спины и оперся о ствол. Он любил наблюдать, как работает Саня - чистыми красками и широкой кистью. Сначала он "замазывал холст", то есть покрывал загрунтованный картон большими цветовыми пятнами, а потом начинал в нем "ковыряться", выписывать детали.

Потемкин писал быстро. Он уже начал разбираться в деталях и с наслаждением затянул: "Мой друг рисует го-оры..."

На картоне Краснощеков увидел Эльбрус, перевал и развалины блиндажа. Он посмотрел на горы, а потом на этюд, и что-то дрогнуло у него внутри - он увидел тот же Эльбрус, перевал и... пушку, стоявшую в каменном укрытии. И блиндаж был аккуратно сложен из серых плит, и люди в немецкой форме.

Краснощеков зажмурился, потряс головой, посмотрел одним глазом. Развалины. Чуть повернул голову - пушка, блиндаж и немцы! И флаг над Эльбрусом! Не поймешь, правда, что за флаг. Да нет, понятно.

Ощущалось напряжение в глазах. Это напоминало впечатление, которое Краснощеков испытывал, когда рассматривал стереоскопические открытки, привезенные из Японии: глядишь - красотка тебе улыбается, чуть поведешь головой - красотка уже подмигивает. Но больше это было похоже на чудные картинки из его детства. Этакая красно-синяя абракадабра, которую нужно было рассматривать сквозь специальные очки. Посмотришь через красный фильтр - домик в лесу, лужайка, трава, цветочки. А через синий фильтр там уже зима наступила, и домик завален сугробами.