Андрей Буторин: Червоточина

– Ну, почти. Только у меня получается короче: «Ничо так».

Они засмеялись вместе, и Нича понял, что именно сейчас, когда мир, похоже, перестал существовать, когда, возможно, в живых на свете осталось всего четыре человека, он впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым.

– А как тебя зовут мама с папой? – все еще смеясь, спросила Соня.

– Так и зовут, – ответил Нича мрачнея. – А еще Колей. По паспорту я Николай.

– Что с тобой опять? – испугалась Соня.

– Ты знаешь… Нет, ты, конечно, не знаешь… Посмотри вон туда. – Нича показал на трубы Фабрики.

– И что? – приставив ладонь ко лбу, всмотрелась вдаль Соня. – Я ничего там не вижу, кроме труб.

– Вот именно, – кивнул Коля. – А ведь еще там должен быть дым.

– Ой, правда! – зажала девушка рот ладошкой. – Почему же его нет?

– Потому что, боюсь, людей, кроме нас, тоже больше нет.

– Как это нет? Вон же они! – повернулась к маршрутке Соня. – Витя и… женщина.

«Ага, они уже успели познакомиться, – помрачнел Нича еще больше. – Молодец, Витек, не теряется, ему и конец света нипочем!..» Вслух же он пробурчал:

– Я не об этих. Не о наших… Обо всех остальных.

– А… что с остальными? – захлопала длинными ресницами Соня, каждым их взмахом заставляя Ничино сердце прыгать баскетбольным мячом. – Если не дымят трубы, разве это значит, что нет людей? Может быть, авария на Фабрике… Или ремонт.

– Ремонт всей Фабрики? – усмехнулся Нича. – Ну, хорошо, посмотри тогда на шоссе. Сколько мы тут уже торчим? Минут двадцать? Полчаса? Ты видела хоть одну машину, хоть одного человека, кроме нас? Или они все сейчас ремонтируют Фабрику?

– Ну зачем ты так? – обиделась Соня. – Я ведь только предположила.

– Ты прости меня, – побледнел Нича. – Я ничего такого… Это я к слову просто. Только я думаю, Соня, что никого больше нет… – Последние слова он произнес шепотом.

Соня съежилась и обхватила плечи руками, словно ей стало вдруг холодно.

– А может… – все так же шепотом сказал Нича и замолчал.

– Что? Что «может»?.. – задрожала Соня, и Ниче так сильно захотелось обнять ее и согреть, что он даже сделал шаг к девушке. Но тут же вспомнил, о чем подумал перед этим, и отвернулся.

– Ничего. Больные фантазии. Последствия контузии.

– Нет уж, ты давай говори! – схватила его за рукав Соня. – Раз уж начал.

– Но это и правда лишь мои домыслы, – замямлил Нича. – Просто… Просто я подумал, что, может быть, с миром ничего не случилось… Что это с нами… Мы ведь попали в аварию все-таки…

– Ты подумал, что мы… умерли? – почти беззвучно выдохнула Соня.

Нича кивнул.

– Понимаешь, тогда многое объясняется, – быстро, словно оправдываясь, заговорил он. – Почему нет людей, почему наша маршрутка целехонькая. Почему нас тут лишь четверо оказалось…

– То есть остальные пассажиры, по-твоему, остались живы, потому их и нет? – задумчиво прищурилась Соня. – А маршрутка целая почему? Это ее душа, что ли? – Девушка не удержалась и хихикнула.

А Ниче смеяться совсем не хотелось. Он теперь почти уверился в своей правоте. Странным было лишь то, что оказались они не где-то на «том свете» – не в Раю, не в Аду, не в Чистилище, наконец, – а в привычных, что называется, декорациях; но кто его знает, как должен осуществляться переход в загробный мир? Может быть, это и сделано для того, чтобы он показался не столь резким, не шокировал душу.

Нича истерично всхлипнул, но тут же взял себя в руки. С Соней на эту тему ему объясняться расхотелось. Главное, что она была с ним. С ней он готов был отправиться куда угодно, даже в Ад. Маловероятно, конечно, чтобы такой синеглазый ангел был предназначен для Ада.

Подумав так, он испугался. «А я? Куда ждет дорога меня? Что, если в Ад попаду я?» Но поразмыслив, Нича все же решил, что на Ад он своими грехами еще заработать не успел.

Не успел он и дать воли своей буйной фантазии. Из двери автобуса высунулась Витина голова.

– Эй! – позвал парень. – Идите скорей сюда! Тут этой плохо…

Утро в семье Бессоновых-старших тоже поначалу было привычным и будничным. Зоя Валерьевна встала, как всегда, рано, не было еще и семи. Геннадий Николаевич поднимался в восемь, так что и ей можно было еще поспать с полчаса как минимум. Но она не любила торопиться, постоянно оглядываясь на часы. Жизнь «впритык», в постоянном таймауте была не для нее. Собственно, еще и поэтому на пенсию она вышла сразу, как только ей исполнилось шестьдесят. Денег им с мужем хватало, Геннадий Николаевич работал программистом в больнице, и хоть зарабатывал почти вдвое меньше, чем когда-то на Фабрике, но и такой зарплаты плюс ее пенсии было вполне достаточно для приемлемого существования. Хоть и не любила Зоя Валерьевна этого определения, полностью согласная с песенным утверждением «жить, а не существовать», но сказать, что им хватало средств именно для достойной жизни, она все-таки не могла. Сердилась на себя, мысленно обзывала мещанкой, а то и «неблагодарной скотиной», но все же хотелось порой чего-то большего. Большой, уютной квартиры, путешествий по дальним странам, внуков…