Зубачева Татьяна - АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2

У входа в отсек их встретил черноусый бригадир, Чолли ещё не знал его имени. Увидев Чолли, бригадир хмыкнул.

— Ага, приехал, значит. Ну, иди, посмотри, чего натворил.

Кони беспокоились. Со всех сторон нервное фырканье, всхрапывания, частый перестук копыт, и впереди злое ржание, взвизги… Чолли узнал голос Раската и невольно прибавил шаг, обгоняя директора. У денника Раската молодой парень с синяком на пол-лица и в разорванной на плече рубашке сразу заорал на Чолли.

— Во, чтоб тебя…иди… сам свою тигру убирай…!

Он бы ещё круче завернул, но, увидев директора, поперхнулся. Чолли, начиная уже догадываться, поставил, почти уронил свою ношу на пол и подошёл к деннику Раската. Прижатые уши, налитые кровью глаза…

— Раскат, — тихо позвал он.

Конь дёрнул кожей на спине, как отгоняя муху, но позы не переменил. Чолли вошёл в денник, мягко взял за недоуздок и повторил уже в растяжку:

— Раска-а-а-ат.

По спине коня волной пробежала дрожь, он переступил с ноги на ногу, потом скосил на Чолли фиолетовый с гаснущим красным огнём внутри большой глаз и фыркнул, потянулся к Чолли, обнюхивая его лицо. Чолли погладил его по морде, провёл рукой по шее.

— Ну, что ты, Раскат? Что ты?

Раскат положил свою большую голову ему на плечо и вздохнул. Вздохнул и Чолли. Вот и всё. Раскат директорский, что теперь ему сделают — это плевать, а Раската жаль, ведь ломать будут. Жалко.

— Редокс.

— Он обернулся. Дверь денника он оставил открытой. Директор, черноусый бригадир, парень с синяком, Николай, Степан… вот кто донёс! Ну… и опять ему не дали додумать.

— Отвязывайте коня, — распорядился директор. — Переведёте в другой денник. Савушкин, Грацию передадите Мотину.

Савушкин? Но так зовут его бригадира. Да, вот и он. Что происходит? Но его руки уже отвязывали недоуздок. Раскат ткнул его мордой в плечо, требуя хлеба.

— Нету сейчас. Потом, — ответил он коню.

И уже выводя Раската, вдруг заметил, что глаза у директора весёлые. И остальные улыбаются, не насмешливо, а радостно. И окончательно престал что-либо понимать

Всё время, пока он вёл Раската в крыло своей бригады, привязывал в указанном деннике, задавал корм и воду — оказывается Раскат с утра никого ни к себе, ни в свой денник не подпускал — Раскат был кроток и послушен прямо… прямо… ну, слов нет. Чолли даже про вещи свои забыл и не вспоминал. Когда Раскат уже обнюхавшийся через верхние решётки с новыми соседями, успокоено хрупал овсом, Чолли вышел в проход, закрыл за собой решётчатую дверь и услышал от Савушкина.

— Раската сам обихаживать теперь будешь.

Чолли кивнул, но до него явно не дошёл смысл сказанного. И директор, улыбнувшись, повторил это по-английски, а по-русски сказал:

— Идите домой, Редокс. До утра он вас подождёт.

И все как-то сразу разошлись. А Чолли вспомнил про свои вещи. Но их, оказывается, захватил Николай.

— Держи своё. Пошли.

— Спасибо.

Чолли взял коробку и сумку, поискал глазами Степана, но того уже не было.

— Это Степан настучал, — тихо сказал он Николаю. — Больше некому.

— Не дури, — Николай обвёл взглядом ряд золотистых коней за деревянными решётками и повторил: — Не дури. Все не слепые.

На конюшне было уже тихо, лампы горели через одну и вполнакала. Многие лошади спали.

— Пошли, Чолли, — Николай почему-то вздохнул.

Чолли кивнул.

Они шли по мягко поскрипывающему под ногами снегу, и Николай говорил:

— Туровец когда глаз на человека положит, когда душу ему отдаст, другого к себе не подпустит. Как забушует туровец, так уж ищем, кто ему на душу лёг. А Степан сказал, чтоб не искали да не перебирали. Так что… твой теперь Раскат.

— Как это мой?

— Тебе его убирать. Ну и, — Николай усмехнулся, — ну и ездить на нём. Объезжать тоже тебе придётся.

Чолли кивнул.

— Понял. А потом? Ну, объезжу я его. А потом он кому?

— Никому. Он твой, Чолли.

Чолли недоверчиво хмыкнул.

— Николай, кто мне его отдаст? Даже если… всю ссуду… если в рассрочку, мне за всю жизнь не выплатить.

— Никто тебе его продавать не будет. По закону нельзя. Но ездить на нём, работать его ты будешь, — Николай усмехнулся. — Захочешь, так к себе во двор на свою конюшню поставишь. Только продать никому не сможешь. И подарить. И по закону нельзя. И туровец дважды не выбирает.

Чолли задумчиво кивнул.

— А… слушай, мне сказали, Раскат директорский, директор как, очень обиделся?

— Михеич — мужик понятливый, — мотнул головой Николай. — И Раскат его не был. Директору две верховых положено, а по душе… Ладно, сам всё увидишь.