Зубачева Татьяна - АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2

Но смех слишком явно прикрывает смущение.

— Не понял, — он с улыбкой подносит к губам стакан. — Ты опять купил спальников?

— Да, — отец негромко смеётся, — одного и в рассрочку.

— Значит, да, а что тогда нет? Только наблюдаешь? Без анализов и экспериментов?

Отец кивает, медлит и наконец… хлопает в ладоши. И на этот обычный сигнал вызова домашнего раба в холл входит… спальник, трёхкровка.

— Убери и подай кофе, — спокойно приказывает отец.

Он молча смотрит, как ловко управляются с посудой красивые тёмно-бронзовые руки. Но вот столик между их креслами накрыт для кофе, отец внешне небрежно кладёт на край столешницы надкусанный бисквит.

— Ступай.

— Спасибо, сэр, — раб берёт бисквит, ласково и благодарно улыбается и бесшумно исчезает из комнаты.

Первую чашку они выпивают в молчании. Он настолько ошарашен, что не находит слов, да и мысли… вразброд. Отец… никогда…

— Он… ты давно его купил?

— Скоро полгода, — улыбается отец.

Полгода? И не горит?! Значит… но этого не может быть… отец…

— Ты никогда не увлекался этим, — тихо говорит он.

Отец пожимает плечами.

— Я хочу посмотреть, сколько он протянет… на обычном режиме. Ему двадцать четыре полных.

— Через два месяца ты его всё равно сдашь на утилизацию. Как просроченного.

— Я договорился. Мне его оставят.

Отец старается говорить своим обычным тоном экспериментатора, но его этим не обмануть. Он видит смущение отца, понимает, начинает понимать… обычный режим. Три и одна.

— Три и одна? — спрашивает он вслух.

— Когда как. Я экспериментирую с режимом.

Экспериментируешь? Берёшь его в свою постель не каждую ночь? Или каждую? На языке вертится язвительное: "В твоём возрасте переутомление опасно", — но он только молча наливает себе кофе. Отец так же молча следит, как он пьёт. И вдруг вопрос:

— Почему ты не женишься, Рассел?

Он едва не поперхнулся.

— С каких пор моя личная жизнь тебя интересует? — огрызается он.

Он не хотел, но его застали врасплох. Ответ, конечно, слишком резок, отец сейчас взорвётся, но нет… Вместо взрыва звучит неожиданное:

— Мейби была хорошей женой. Я понимаю. Но нельзя оплакивать мёртвых бесконечно.

— Мне тридцать четыре года, отец. Твоя забота несколько запоздала.

— Я хотел подготовить тебя к жизни в этом мире. Я всё делал для твоего же блага, — отец говорит непривычно тихо и как-то неуверенно.

— Да, для моего же блага. Разумеется, — он кивает, глотая ставший безвкусным кофе.

— Пойми меня, Рассел, — продолжает так же тихо отец, глядя в свою чашку. — Время… время, к сожалению, необратимо. Может, я и старею, но… но мне захотелось немного тепла. Участия и заботы. Хоть немного.

Тепло, забота, участие? От спальника?!

— Может, ты с ним обсуждаешь свои научные проблемы?

Отец смеётся.

— Нет, конечно. Я понимаю твой сарказм. Разумеется, я знаю цену его чувствам, но… немного иллюзии даже полезно.

— Тебе или ему?

— У него-то никаких иллюзий нет, Рассел. Это ласковое, привязчивое существо, но иллюзии… Иллюзии — привилегия человека, — голос отца вновь становится обычным.

Он резким вздохом переводит дыхание и встаёт.

— Мне пора. Я рад, что у тебя всё так удачно складывается.

Отец тоже встаёт.

— Хорошо. Надеюсь, ты приедешь на Рождество?

Вопрос чисто формален. Он берёт свою шляпу и плащ и уже в дверях всё-таки останавливается и оглядывается. Отец стоит посреди холла и смотрит на него.

— Разумеется, отец. Рождество — семейный праздник.

И дёрнувшаяся, как от удара, седая отцовская голова…

…Рассел оглядел окурок и щелчком отправил его в пепельницу на столе. Это была их последняя встреча. Он даже помнит дату. Пятое ноября. Полтора месяца и капитуляция. И страшная, в огне, в крови, в корчах гибель всего. И всех. Сам он уцелел случайно, особо к этому и не стремясь. И что же теперь? До Рождества ещё два месяца. Как и тогда. На Рождество узел развяжется сам собой. Спальника, разумеется, прикончат, но Джен… Джен надо как-то обезопасить. Глупышка может рвануться спасать этого чёртова индейца и погубит себя. Надо… надо сделать задуманное. Другого варианта нет.

К общежитию Крис подошёл в полной темноте. В одиннадцать вечера б ольшую часть фонарей отключали, оставались прожекторы у ворот и лампочки под козырьками подъездов. В комнатах парней темно. Ну да, кто в ночную — давно на работе, а остальные спят. И у врачей почти у всех темно. Все спят. И самому надо бы лечь. Завтра ему с утра в процедурных. А сна… ни в одном глазу.