Альфред Бестер: И живут не так, как прежде...

Она несла их на руках, пока Майо волок корзинку для пикника к скульптурной композиции «Алиса в Стране Чудес». Скульптуры сбили Майо с толку. Он никогда даже не слышал о Льюисе Кэрролле. Пока Линда устраивалась так, чтоб ее дочки-матери расселись поудобнее и распаковывала корзину, она изложила Майо вкратце, в чем там было дело, и живописала, как бронзовые головы Алисы, Болванщика и Мартовского Зайца отполировали до блеска толпы детей, взбирающихся на них во время игры в «короля на горе».

— Интересно. Я никогда не слышал эту историю.

— Вряд ли у тебя было веселое детство, Джим.

— Почему ты сказала… — он прервал себя, поднял голову и внимательно прислушался.

— Что случилось?

— Слышала сойку?

— Нет.

— Слушай. Забавно звучит: будто сталь позвякивает.

— Сталь?

— Ага. Как… как бой на мечах.

— Ты как маленький.

— Нет, ей-богу…

— Птицы поют, а не позвякивают.

— Не всегда. Сойки часто имитируют разные звуки. И скворцы. Попугаи! Только вот почему она имитирует бой на мечах? Где она это слышала?

— Ты настоящий деревенский житель, Джим, правда? Пчелы, и сойки, и скворцы, и все такое…

— Пожалуй. Я хотел спросить: что ты сказала насчет того, что у меня не было никакого детства?

— Ну, ты никогда не слыхал про Алису, не был на пикнике, и всегда мечтал иметь модель парусника… — Линда открыла темную бутылку. — Хочешь попробовать вина?

— Ты бы не гнала, — предостерег он.

— Прекрати, Джим. Я же не пьяница.

— Прошлой ночью ты надралась или нет?

Она сдалась.

— Ну ладно, я надралась, но лишь потому, что выпила впервые за много лет.

Ему понравилось ее смирение.

— Конечно, конечно. Так и запишем.

— Ну так что? Присоединяешься?

— Да, черт возьми, почему бы и нет? — он ухмыльнулся. — Один раз живем! Слушай, пикник что надо! И посуда у тебя красивая. Где ты ее берешь?

— В «Аберкромби и Фитч», — произнесла Линда бесстрастно. — Сервиз на четыре персоны, нержавеющая сталь, тридцать девять-пятьдесят. Ну, будь!

Майо расхохотался.

— Все же я чокнутый, верно? Занудствую на пустом месте. За тебя!

— Взаимно!

Они выпили и продолжали закусывать в уютном молчании, тепло улыбаясь друг другу. Линда сняла свою блузку из индийского шелка и легла загорать под ярким полуденным солнцем, а Майо галантно повесил блузку на ветку. Внезапно Линда спросила:

— Так почему у тебя не было детства, Джим?

— Хм-м, вот уж не знаю… — он задумался. — Наверное, потому что моя мать умерла, когда я был маленьким. И еще — мне пришлось много работать.

— Почему?

— Мой отец был школьным учителем. Ты же знаешь, как им платят.

— А, так вот почему ты не высоколобый.

— Я?

— Конечно. Не обижайся.

— Да, наверное, — согласился он. — Какое разочарование для моего старика: все старшие классы я проиграл средним полузащитником, а ему бы хотелось иметь в доме чуть ли не Эйнштейна.

— Интересно было играть?

— Играть? Нет. Это не игра. Футбол — работа. А вспомни, когда мы были детьми, как вы разбивались на две команды? Считались: «Эники, беники, клоц»?

— Мы по-девичьи: «Эне, бене, раба».

— А помнишь: «Глупый Март! Тебя мы знаем: Ты глупей Апреля с Маем»?

— «Люблю пить кофе и чаи, Все мальчики вокруг — мои.»

— Спорим, что оно так и было, — торжественно произнес он. — Все были твои!

— Вот уж нет!

— Почему?

— Я для них была слишком велика.

Он был поражен.

— Но ты не велика, — стал он убеждать. — Ты как раз… нужного размера. Именно! И сложена на все сто. Я заметил, когда мы тащили рояль. Хорошие мускулы, для девушки, конечно. Особенно в ногах, а ведь там-то они и нужны!

Она вспыхнула.

— Брось, Джим!

— Нет. Честно.

— Еще вина?

— Давай. Себе тоже налей.

— Хорошо.

Удар грома потряс небеса, после паузы донесся грохот рушащихся стен.

— Еще небоскреб рухнул, — сказала Линда. — О чем мы говорили?

— Об играх, — подсказал Майо. — Извини, что говорю с набитым ртом.

— Да. Джим, а вы в своем Нью-Хэйвне играли в «урони платочек»? — Линда напела: «Я шла, шла, шла, письмецо нашла. Не в картонке, не в ботинке, а в зелененькой корзинке…»

— Здорово! Ты классно поешь, — ее песня произвела на него впечатление.

— Да будет вам, сэр!

— Ну и буду. У тебя шикарный голосок. И не спорь со мной. Помолчи минутку. Мне надо кое-что обдумать, — он долго напряженно размышлял, допил вино и механически опрокинул второй стакан. Наконец, он объявил свое решение: — Тебе надо учиться музыке.

— До смерти этого хочу, Джим, ты ведь знаешь.