— Мы вас сюда не приглашали, — продолжил он. — Но раз вышло так, что вы здесь, извольте играть по нашим правилам… Или откажитесь играть совсем.
— Отказаться, — произнес Сретенский. — Это значит…
— Давайте не уточнять, Андрей Иванович. Вы взрослый, умный человек и понимаете, что ничего хорошего в этом случае вас не ожидает.
После этих слов в комнате звучала только хоральная прелюдия Брамса. Аня смотрела на Власова с ужасом.
— Мы можем подумать? — тихонько спросила девушка.
Власов пожал плечами:
— О чем? Если о том, принимать ли мое предложение, то оно сделано достаточно убедительно для умных людей, разве нет? А вот о моих аргументах действительно подумайте. Андрей Иванович, мы хотим, чтобы вы присоединились к нам не от безвыходности, а искренне. Поверьте, вы нигде не найдете столь идеальных условий для научной работы. Кроме того, проблемы, которыми мы занимаемся, достигнутые успехи и задачи, ждущие своего решения… О, это увлечет вас! Оборудование наших лабораторий…
— Сдается мне, — прервал его Сретенский, — я уже видел кое-что, похожее на ваши лаборатории. Там, в подземельях.
— Ах, эти… Да, там были лаборатории, заводы, целый технологический комплекс. Он давно заброшен.
— За ненадобностью?
— За ненадобностью… В основном. То, что там создавалось и выпускалось, уже на боевом дежурстве… — Сретенский вздрогнул, а Власов поспешно добавил: — В переносном смысле, конечно. Но мы отказались от использования этого комплекса и по ряду других причин.
— Например, потому, что работавшие там ученые подняли бунт?
— Да не было там никакого бунта, — отмахнулся Власов. — Так, мелкие недоразумения… Из-за них бросать комплекс? Абсурд. Но в общем мы решили, что лучше продолжать исследования в другом месте.
Власов явно недоговаривал, и Сретенский вспомнил найденный в подземелье дневник. Темные Миры, прорывы мембран… «МЫ ОБРЕЧЕНЫ». Относилась ли эта фраза только к конфликту с хозяевами Фоксхола или в большей — если не в абсолютной — степени к тому, ЧТО появлялось в подземных залах лабораторий и заводов? Была ли она написана под влиянием минуты отчаяния или явилась результатом ЗНАНИЯ, исчерпывающего и настолько безнадежного, что уже не было никакого смысла расшифровать ее значение?
Снова изобразив неуместную лучезарную улыбку, Власов сказал:
— Не забивайте себе голову делами давно минувших дней. Я вас оставляю, а вы и в самом деле очень, очень серьезно подумайте. Вскоре для вас будет организована экскурсия в Институт Фоксхола… Там есть на что посмотреть!
Сретенский невольно ответил на улыбку Власова:
— Вы знаете, чем искушать ученого…
— Искушает сатана, а я просто чиновник… Но если бы сатана хотел купить вашу душу, он вряд ли смог бы предложить больше, чем мы. Кстати, нет ли у вас здесь в чем-нибудь нехватки?
— В информации.
— Вы имеете в виду телевидение и радио? Да на что зам фальшивые новости… Из любопытства разве… Ну, извольте, я распоряжусь поставить, только поверьте, ничего интересного там нет. А подлинную информацию вы получите позже… Какую и сколько захотите.
С трудом выбравшись из глубокого кресла, Власов поклонился:
— До свидания, товарищи. До скорого свидания.
Он ушел, а Сретенский и Аня смотрели на закрывшуюся дверь до тех пор, пока не услышали звук отъезжающей машины.
— Нет, как тебе это нравится? — Сретенский рывком убрал звукосниматель с пластинки, игла взвизгнула поперек дорожек. — Цивилизация захлебывается собственной злобой! Благодетель хренов…
— Тише, — предостерегла девушка. — Нас, наверное, подслушивают.
— Подслушивают? Ну и на здоровье. Что такого я еще могу сказать, что уже не сказал нашему гостю?
— Поймите, он в чем-то прав…
Взгляд Андрея Ивановича, устремленный на девушку, выразил крайнее недоумение. Аня взяла лист бумаги и карандаш, написала неустоявшимся почерком: «Нужно разыграть постепенное признание его правоты. Если они с самого начала будут убеждены, что мы согласились только под давлением, с нас глаз не спустят. А так, возможно, нам предоставят некоторую свободу, пусть и не сразу. Тогда возрастают шансы найти способ смыться из Фоксхола».
Прочитав написанное, Сретенский потянулся за сигаретами и зажигалкой, прикурил, а скомканный листок поджег в пепельнице.
— И в чем же он прав, по-твоему? — спросил он, чувствуя себя дураком. Что, если никакого прослушивания нет и комедия ломается впустую? Впрочем, в таком случае они ничего не теряют… — В своих глобальных воззрениях?
Читать дальше