Эллис Питерс - Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7)

Дотронувшись до Лиливина, Кадфаэль понял, что тот еще не оправился от страха: он был холодный и трясся, словно в ознобе.

- Освин, - бодро позвал Кадфаэль своего помощника, - сбегай-ка в кладовую и принеси мне парочку одеял, а затем разогрей на жаровне хорошую порцию вина да не забудь приправить его специями! Нашего гостя надо как-то согреть.

Освин, который все время с похвальным старанием держал язык за зубами, хотя так и стрелял глазами, разглядывая пришельца, в порыве усердия бегом пустился выполнять приказание. Лиливин проводил его настороженным взглядом, а затем так же настороженно стал следить за Кадфаэлем. Ничего удивительного, что он ни к кому не испытывает доверия!

- Вы меня не бросите? Они еще непременно наведаются к дверям до рассвета.

- Я тебя не брошу, не беспокойся, пожалуйста! - успокоил его Кадфаэль и тут же мысленно признался себе, что такой совет трудноват для исполнения, особенно в положении Лиливина. Однако, напившись пряного пунша, он по крайней мере заснет.

Вернулся Освин с разгоревшимся от беготни и угольного жара лицом и принес два толстых грубых одеяла, в которые благодарно укутался Лиливин. Пряное вино он выпил с удовольствием. На его худом разбитом лице выступил слабый румянец.

- Ступай-ка, дружок, спать, - сказал Кадфаэль, провожая Освина к дверям, ведущим в спальные помещения. - До утра можно не беспокоиться, а там будет видно.

Брат Освин с любопытством оглянулся на закутанного в одеяла юношу, уместившегося в уголке просторной приорской скамьи, и шепотом спросил:

- Как вы думаете, неужели он и правда убил человека?

- Подождем, дитя мое, - ответил со вздохом Кадфаэль. - Надо сперва узнать толком, что случилось на подворье Уолтера Аурифабера. Сомневаюсь, что там вообще кого-то убили. Подвыпив, кто-нибудь мог пустить в ход кулаки. Возможно, кто-то кому-то расквасил нос, кто-нибудь сдуру поднял крик, другие его подхватили. Ложись спать, утро вечера мудренее!

"Да и мне тоже остается только ждать утра, а там будет видно", подумал Кадфаэль, провожая взглядом удаляющегося Освина.

Сомнения сомнениями, однако же не все его громкоголосые обвинители были пьяны. Было очевидно, что в доме Аурифабера произошло какое-то из ряда вон выходящее событие, столь внезапно прервавшее свадебное торжество. А что, если Уолтер Аурифабер и впрямь был кем-то убит, а его сокровища похищены? Неужели этим несчастным существом, свернувшимся в клубок под одеялами, которое не может уснуть от страха, хотя у него глаза уже смыкаются от хмельного питья? Хватило бы у него духу на это даже после горькой обиды? Да и по силам ли ему было управиться с таким делом, если бы он и осмелился? Ясно было только то, что, если он совершил грабеж, у него было очень мало времени, чтобы спрятать награбленное в темноте и в малознакомом городе. В его рваненькой пестрой одежонке с трудом нашлось бы место, куда засунуть один пенни, который ему кинула старая госпожа, а о том, чтобы спрятать на себе содержимое сундука, нечего было и думать.

Когда брат Кадфаэль, стараясь не шуметь, осторожно приблизился к скамье, смеженные веки жонглера тотчас же распахнулись и он испуганно посмотрел на своего опекуна широко раскрытыми синими глазами.

- Не пугайся, это я! Никто, кроме меня, не потревожит тебя этой ночью. Если ты хочешь знать мое имя, меня зовут Кадфаэль. А тебя - Лиливин?

Это имя удивительно подходило для бродячего актера - такого юного, одинокого и, несмотря на бедность, гордого тем, что он в совершенстве владеет своим ремеслом. Ведь он и гимнаст, и акробат, жонглер, плясун, музыкант, и, хотя жизнь у него совсем нелегкая, он умеет повеселить на славу других.

- Сколько тебе лет, Лиливин?

Полусонный, он боялся по-настоящему уснуть и казался сейчас совсем ребенком. Он лежал на скамье, спеленатый, точно младенец, который разрумянился и утешился, согревшись в теплой постельке

На вопрос Кадфаэля он не мог дать ответа. Нахмурив светлые брови, он ответил наугад:

- Думаю, что мне уже минуло двадцать. Может быть, мне и больше. Бродячие актеры могли приуменьшить мои годы - детям больше подают.

Должно быть, так и было. Лиливин был хрупкого сложения, тонок в кости и невысок. Возможно, ему года двадцать два, но никак не больше.

- А теперь, Лиливин, поспи, если сможешь. Во сне горе проходит и болячки заживают, так что тебе сон пойдет на пользу. Ты можешь не беспокоиться, я тебя посторожу.

Кадфаэль сел на скамью аббата и снял нагар со свечей, чтобы лучше видеть своего подопечного. Они умолкли, и вместе с молчанием в церкви воцарилась благостная тишина. Пускай за стенами церкви в ночи затаилась тревога, но каменные своды над хором укрыли их, словно заботливые ладони, оберегая хрупкий и мимолетный покой. Кадфаэль удивился, увидев через некоторое время, когда Лиливин, казалось бы, давно успокоился, две крупные слезы, выкатившиеся из-под его закрытых век. Они медленно сползли по впалым щекам и капнули на одеяло.