Рэй Брэдбери - Кошкина пижама

— Доброе утро, — сказал я.

Их пальцы прикоснулись к салфеткам на столах, пробежали сквозь струи бамбуковой занавески, висевшей в проеме двери, ведущей в гостиную. А один раз, мне показалось, они оба таинственно улыбнулись чему-то радостной, широкой улыбкой. Я спросил, как их зовут. Сначала они были озадачены этим вопросом, а затем сказали:

— Смит.

Я по очереди представил их всем, кто был за завтраком, потом они уселись, долго смотрели на еду и наконец начали есть.

Разговаривали они очень мало, и то когда к ним обращались, так что у меня была возможность заметить красоту их лиц: тонкие и изящные линии подбородка, скул и лба, благородный прямой нос, светлые глаза, только вот эти усталые складки вокруг рта.

Где-то посредине завтрака произошло одно событие, на которое я должен обратить особое внимание. Мистер Бриц, гаражный механик, сказал:

— Что ж, судя по газетам, сегодня президент снова собирал деньги на свою кампанию.

— Этот ужасный человек! Я всегда ненавидел Вестеркотта, — рассерженно фыркнул новоприбывший, мистер Смит.

Все посмотрели на него. Я тоже перестал есть.

Миссис Смит сердито взглянула на мужа. Тот негромко кашлянул и снова принялся за еду.

Мистер Бриц на мгновение нахмурился, а затем все мы закончили завтрак, однако я запомнил. Мистер Смит сказал тогда: «Этот ужасный человек! Я всегда ненавидел Вестеркотта».

Никогда не забуду.

В ту ночь она снова кричала, словно заблудилась в каком-то лесу, а я еще целый час не мог заснуть, размышляя.

У меня вдруг накопилось к ним столько вопросов. Однако встретиться с ними было практически невозможно, поскольку они постоянно сидели в своей комнате взаперти.

Впрочем, на следующий день была суббота. Я на мгновение повстречался с ними в саду, где они оба смотрели на розы: просто стояли и смотрели на них, не трогая — и крикнул им:

— Отличный денек!

— Изумительный, изумительный день! — воскликнули они оба почти в унисон и сконфуженно засмеялись.

— Ну, не настолько уж он хорош, — улыбнулся я.

— Вы даже не представляете, насколько он хорош, насколько он изумителен… вы даже подумать не можете, — сказала женщина, и отчего-то слезы вдруг навернулись у нее на глаза.

Я остановился в недоумении.

— Простите, — сказал я. — С вами все в порядке?

— Да, да.

Она высморкалась и отошла немного подальше, чтобы сорвать несколько цветов. Я стоял, глядя на яблоню, увешанную красными плодами, и наконец, собравшись с духом, спросил напрямик:

— Позвольте узнать, мистер Смит, откуда вы?

— Из Соединенных Штатов, — медленно произнес он, словно нанизывая слова одно на другое.

— Ах, а мне сперва показалось, что…

— Что мы из другой страны?

— Да.

— Мы из Соединенных Штатов.

— А чем вы занимаетесь, мистер Смит?

— Я размышляю .

— Понимаю, — сказал я, ибо все эти ответы были менее чем удовлетворительны. — А кстати, как зовут мистера Вестеркотта?

— Лайонел, — ответил мистер Смит и испытующе посмотрел на меня.

Лицо его побледнело. Его охватила тревога.

— Прошу вас, — негромко воскликнул он. — Зачем вы задаете эти вопросы?

И они поспешно ушли в дом, прежде чем я успел извиниться. На лестнице они выглянули в окно, посмотрев на меня, словно я был каким-то местным соглядатаем. Я почувствовал стыд и презрение к самому себе.

В воскресенье утром я помогал убирать в доме. Я постучал в дверь Смитов, но ответа не последовало. Впервые в жизни приложив ухо к двери, я услышал тиканье: негромкое щелканье и бормотанье множества часов, мерно постукивающих в комнате. Я застыл в ошеломлении. Тик-так-тик-так-тик-так! Два, нет, три часовых механизма! Когда я открыл дверь, чтобы вынести мусорную корзину, то увидел часы, рядами стоящие на письменном столе, на подоконнике и у ночного столика: большие и маленькие часы, показывающие один и тот же предполуденный час и тикающие, словно комната была полна цикад.

Столько часов! Но зачем? Я терялся в догадках. Мистер Смит сказал , что он мыслитель .

Я понес корзину вниз, к мусоросжигателю. Выгружая мусор, я нашел в корзине носовой платок миссис Смит. Я погладил его, вдыхая цветочный аромат. А затем бросил в огонь.

Платок не загорелся.

Я потыкал его кочергой и засунул поглубже в топку.

Но платок никак не хотел гореть.

Вернувшись к себе в комнату, я достал зажигалку, от которой прикуривал сигары, и поднес ее к платку. Но он упорно не желал гореть, и я не смог даже разорвать его.