Рэй Брэдбери - То ли ночь, то ли утро

— Я что-то не понимаю.

Лицо Хичкока было бледным и покрылось испариной.

— Могу только сказать, что я смотрел на страницу напечатанного рассказа, где под его названием стояло мое имя: «Джозеф Хичкок», и знал, что это не я, а кто-то другой. Не было никакой возможности доказать, действительно доказать, что человек, написавший рассказ, был именно я. Рассказ мне был знаком, я знал, что писал его, но имя на бумаге не означало, что это я, — просто какой-то символ, чье-то имя. И оно было мне чужим. Вот тогда-то я и понял, что даже карьера преуспевающего писателя ничего не будет значить для меня, потому что я не смогу отождествить себя со своим именем. Все будет пыль и тлен. С тех пор я больше не писал. Найдя через несколько дней рассказы в ящике стола, я не был уверен, что они написаны мною, хотя помнил, что сам печатал их на машинке. Всегда мешало это непонятное отсутствие доказательства, этот разрыв между процессом создания и уже созданной вещью. То, что уже создано, становится мертвым и не может служить доказательством, ибо это уже не действие. Реально лишь действие. А лист бумаги, где оно запечатлено и завершено, как бы уже не существует, оно невидимо. На доказательстве, что было действие, ставится точка. Остается только память о нем, а я не доверяю своей памяти. Могу я доказать, что я написал эти рассказы? Нет, не могу. Может это сделать любой автор? Я имею в виду — сделать действие доказательством. Нет. По сути дела, нет. Если только кто-то не будет присутствовать рядом и видеть, как ты печатаешь. А что, если ты не сочиняешь, а пишешь что-то по памяти? Тогда, когда работа сделана, доказательством становится только память. Так я стал везде и во всем искать этот разрыв между действием и его итогом. Я находил эти разрывы во всем. Я стал сомневаться, был ли я женат, есть ли у меня сын, была ли у меня когда-нибудь в жизни работа. Я сомневался, что родился в штате Иллинойс, что мой отец был пьяницей, а для матери я доброго слова не мог найти. Ничего этого я уже не был способен доказать. Конечно, мне могут сказать: «Ты, такой-сякой, сам хорош» и прочее, но разве в этом дело?

— Тебе бы лучше выбросить все это из головы, — назидательно сказал Клеменс.

— Не могу. Эти разрывы, бреши и пространства без конца и края навели меня на мысль о космосе и звездах. Мне захотелось попасть в космос, в это ничто, на металлической, но хрупкой, как яичная скорлупа, ракете, подальше от этих мест с их разрывами и невозможностью доказательств. Я вдруг понял, что счастье я обрету только в космосе. Прилетев на Альдебаран-II, я тут же подпишу контракт на обратный пятилетний полет на Землю, а потом, как челнок, буду летать туда и обратно до конца дней своих.

— Ты говорил об этом с психиатром?

— Чтобы он зацементировал бреши и разрывы, наполнил пропасти памяти шумом и теплой водой, словами и прикосновением рук, и всем прочим. Нет, благодарю покорно. — Хичкок умолк. — Мне становится все хуже, как ты считаешь? Я подумал уже об этом. Сегодня утром, проснувшись, я подумал, что мне стало хуже. А может, лучше? — Он снова умолк и покосился на Клеменса. — Ты здесь? Ты действительно здесь? А ну, докажи.

Клеменс достаточно сильно ударил его по руке.

— Да, — успокоился Хичкок, потирая руку, внимательно осматривая ее и массируя. — Ты был здесь. Всего какую-то долю секунды. А теперь я не знаю, здесь ли ты.

— Скоро увидимся, — бросил на ходу Клеменс и поспешил за врачом.

Зазвонили звонки сигнализации тревоги. Один, второй, третий. Ракета вздрогнула, словно кто-то дал ей основательного пинка. Послышался неприятный сосущий звук, какой издал пылесос. Клеменс услышал крики и втянул в себя разреженный воздух, который со свистом проносился мимо его ушей. Вскоре стало пусто в носу, опустели легкие. Ноги Клеменса споткнулись. Но тут же свист уходящего воздуха прекратился.

— Метеорит! — крикнул кто-то.

— Брешь заделана, — послышался ответ.

Так оно и было. Наружное аварийное устройство «паук» уже сделало свое дело, наложив горячую металлическую заплату на дыру в корпусе ракеты и накрепко приварив ее.

Клеменс слышал чей-то несмолкающий голос, потом крик и побежал по коридору, уже снова наполнявшемуся свежим неразреженным воздухом. Взглянув на перегородку, он увидел свежую заделанную дыру и обломки метеорита на полу, словно куски сломанной игрушки. В сборе были все: капитан, врач и члены команды. На полу лежал Хичкок. Закрыв глаза, он выкрикивал снова и снова:

— Он пытался убить меня! Он пытался убить меня!