Станислав Лем - Принцип разрушения как творческий принцип. Мир как всеуничтожение

Правда, он развеет множество иллюзий, по сей день существующих в науке. Так, например, он окончательно подтвердит, что большой мозг отнюдь не равнозначен большому интеллекту. Такой мозг — необходимое, но недостаточное условие возникновения разума. Исключительная будто бы разумность дельфинов, мозг которых действительно больше и сложнее человеческого, этот пресловутый дельфиний разум, о котором столько писали в наше время, будет причислен к досужим вымыслам. Конечно, большой мозг был необходим дельфинам как орудие адаптации, чтобы успешно конкурировать с крайне «глупыми» акулами в общей океанической среде; это позволило дельфинам занять биологическую нишу, уже миллионы лет занятую хищными рыбами, и уцелеть в ней — но ничего больше. Поэтому невозможно судить, насколько велика была бы вероятность зарождения разума в рептилиях в том случае, если бы мезозойская катастрофа не произошла.

Эволюция всех животных (за исключением некоторых паразитов) характеризуется медленным, но почти постоянным ростом массы нейронов. Однако, если бы этот рост продолжался в течение времени, измеряемого сотнями миллионов лет — после триасового, мелового, третичного периодов, — это тоже не гарантировало бы возникновения разумных ящеров.

Продырявленная кратерами поверхность всех спутников планет Солнечной системы — это как бы фотографии прошлого, застывшая картина начала этой системы, которая тоже была творением через разрушение. Все тела обращались вокруг молодого Солнца по часто пересекающимся орбитам, поэтому столкновения были нередки. Благодаря этим катастрофам возрастала масса крупных тел, то есть планет, а вместе с тем «исчезали» из системы тела с небольшой массой, сталкивавшиеся с планетами. Я уже говорил, что примерно 4,9 миллиардов лет тому назад Солнце со своей планетной семьей выбралось из бурной зоны галактической спирали и поплыло по спокойному промежутку. Но это вовсе не означает, что внутри Солнечной системы все было так же спокойно. Столкновения планет с метеоритами и кометами еще продолжались, когда жизнь начала зарождаться на Земле, а кроме того, из спирального рукава нельзя выйти так, как из дома на улицу; поток радиации и скопление звезд не обрываются на какой-то определенной границе. В течение первого миллиарда лет существования жизни Земля все еще подвергалась ударам от вспышек сверхновых, правда, достаточно удаленных, чтобы их излучение не выхолостило ее, превратив в мертвый шар. Это жесткое излучение (рентгеновские и гамма-лучи), воздействовавшее с межзвездных расстояний, было фактором одновременно разрушительным и созидательным, поскольку ускоряло генетические мутации праорганизмов. Некоторые насекомые в сто раз менее чувствительны к радиоактивному излучению, чем позвоночные. Это, в сущности, очень странно: ведь субстанция всех живых организмов в принципе устроена одинаково, а отличаются они друг от друга примерно так же, как постройки различных культур, эпох и архитектурных стилей, возведенные из камня и кирпича. Строительный материал повсюду одинаков, одинаковы способы его скрепления и силы, удерживающие целое вместе.

Причину различий в чувствительности к нуклеарному излучению следует искать в каких-то событиях чрезвычайно далекого прошлого. По-видимому, это были катастрофы эпохи, в которой — около 430 миллионов лет назад — возникли пранасекомые, вернее, их предки. Однако не исключено, что нечувствительность некоторых органических форм к радиации, смертельной для большинства других, была приобретена миллиард лет назад.

Так что же, в грядущем столетии будет воскрешена теория, созданная около 1830 г. французским палеонтологом и анатомом Кювье и получившая название катастрофизма? В середине XIX века эту теорию развил ученик Кювье, д’Орбиньи; согласно д’Орбиньи, органический мир Земли многократно погибал и возрождался опять во все новых актах творения. Теория Дарвина похоронила это сочетание катастрофизма с креационизмом. Но похороны оказались преждевременными. Катастрофы самого большого, космического масштаба — необходимое условие эволюции звезд и эволюции жизни. Альтернативу «либо разрушение, либо творение» породил человеческий ум — и навязал ее мирозданию уже на заре нашей истории.

Столь безусловное противопоставление уничтожения и творения человек, пожалуй, признал аксиомой тогда, когда он понял, что смертен, и своей бренности противопоставил волю к жизни. Это противопоставление — общий фундамент всех культур, уходящих корнями в прошлое; мы находим его в древнейших мифах, легендах о сотворении мира и религиозных верованиях, но также в возникшей десятки тысяч лет спустя науке. И религия, и наука наделяли видимый мир такими свойствами, которые устранили бы из него слепую, не поддающуюся расчету случайность как виновника каких бы то ни было событий. Общая для всех религий борьба добра со злом не всегда кончается триумфом добра; но во всех религиях она устанавливает отчетливо видимый — хотя бы в облике фатума — порядок экзистенции. Как священное, так и мирское покоятся на порядке мироздания. Вот почему ни в каких верованиях прошлого не было случайности как верховной инстанции [10] Слова «случайность» нет в священных книгах ни одной из религий. — Примеч. автора. ; и вот почему наука так долго не желала признать роль случайности в формировании действительности — роль столь же творческую, сколь и не поддающуюся расчету.