Роберт Уилсон - Вихрь

Вокс неумолимо приближался к Антарктике, развив внушительную скорость, — так, во всяком случае, представлялось мне, ведь это был здоровенный остров с населением в несколько миллионов душ. Еще дважды мы с Эллисон поднимались на высочайшие башни Вокс-Кора для обсуждения того, что не подлежало огласке внизу, и всякий раз вид сверху был одним и тем же: безжизненный ландшафт в окружении бесцветной морской глади. День прибывал — в этих широтах стояло лето, — но солнце жалось к горизонту, как будто опасалось от него оторваться. Считалось, что Вокс — единственное оставшееся на Земле место обитания людей. Я не обсуждал этого с Эллисон, но, возможно, знание правды о нашем одиночестве и было одной из причин нашей близости.

Я прилежно постигал схему передвижения по городу'. Жители Вокса тщательно разграничивали зоны общественного доступа и частное пространство, и мне пришлось учиться различать по определенным признакам отдельные дома и общежития, общежития и места коллективного времяпрепровождения. Я даже усвоил некоторые слова вокского языка, чтобы меня понимали на местных рынках, хотя, если мне нужно было что-то купить, — еду или, скажем, медное ожерелье, из тех, которыми украшали себя вокские мужчины, — я все равно не мог обойтись без Оскара, который заключал сделку через Сеть. Я коротко постригся по вокской моде и довольно скоро уже мог сойти (как уверяла Эллисон) за местного, хотя бы издалека. Вблизи никто из охваченных Сетью граждан ни за что не принял бы меня за кого-то из своих.

Ощущение было двусмысленным. Если смотреть на Вокс издали, то он представлялся обычным обществом из мужчин и женщин, работающих и растящих детей, совершающих обычные для людей и предсказуемые действия. Но, оказавшись в их гуще, нельзя было не почувствовать даже по их глазам напряжение Сети, управляющей любым их движением. Они дружно испытывали то воодушевление, то разочарование и походили на пшеничное поле, причесываемое ветром. И тот невидимый ветер крепчал с каждым днем, отчего становилось не по себе.

Я знал, чего хочет от меня Эллисон. Знал, что другого шанса выжить у нас может и не быть. Но мне было очень трудно скрыть свой страх: страх перед тем, что мне предстояло сделать, и страх того, во что мне это обойдется.

Оскар ни капельки не доверял Эллисон. Он считал ее изменницей и не стеснялся это высказывать. Но как администратор, несущий за нас ответственность, он согласно нашему плану должен был испытывать хотя бы какое-то доверие к одному из нас. Вот я и стал к нему подлизываться. Я спрашивал его совета даже тогда, когда уже имел о том или ином предмете четкое мнение благодаря Эллисон. Задавал ему вопросы по историческим книгам, которые штудировал, демонстрируя незаинтересованность и налет скептицизма, чего он от меня и ожидал. Но и ему тоже хотелось ко мне подольститься, и чтобы он не терял надежды, мне достаточно было одного-двух слов благодарности хотя бы изредка. По-моему, он воображал, что рано или поздно обратит меня в правоверного жителя Вокса.

В нашей с ним дуэли на стороне Оскара было преимущество — Сеть с ее вездесущими глазами и компьютерными способностями. Но и у меня было оружие: я не был подключен к Сети, не был уроженцем Вокса и потому оставался до некоторой степени непроницаемым. Поэтому, впервые услышав мою просьбу о встрече с Айзеком Двали, Оскар не скрыл удивления, но все равно проявил рвение помочь мне. Я потребовал, чтобы меня сопровождала Эллисон, с чем, скрежеща зубами, он вынужден был согласиться.

Оказалось, что Айзека содержат неподалеку от нас с Эллисон. Он проходил лечение в больничном блоке и Оскар повел нас по коридорам, не обращая внимания на косые взгляды, которыми нас провожали встречные медики. Он в который раз предостерег меня, что Айзек тяжело ранен, и что я могу быть шокирован тем, что увижу.

— Я много чего повидал на своем веку, — ответил я ему. — Меня нелегко шокировать.

Но оказалось, что я поспешил хорохориться.

Айзека не охраняли, но при нем постоянно находился медицинский персонал, который Оскару пришлось долго упрашивать, прежде чем нас пустили в палату, где он лежал среди приборов, поддерживавших его жизнь.

Впервые я увидел Айзека Двали в доме его отца в экваторианской пустыне. В нем и тогда было что-то сверхъестественное: этот подросток — результат гибридизации с применением нанотехнологии гипотетиков — рос в изоляции от остального мира. За время, проведенное вместе с ним в тех бесплодных краях, я так в нем толком и не разобрался — сомневаюсь, чтобы это вообще кому-то удалось, — но относился к нему дружелюбно и считал, что он ценит мою дружбу. Если кто-то из нас, затянутых в Арку Времени, и заслуживал второй жизни, то именно Айзек.