Александр Громов - «Если», 2004 № 05

Сказав это, он вышел, а вместе с ним и трое мафиози.

Фрэнки предложил мне взять отпуск, но я сказал ему честно, что мне, похоже, пора завязывать. Конечно, хочется верить, что Жлоб проник в суть вещей: Большой Босс понимает, бизнес есть бизнес. Но после всех этих привидений, духов и всего прочего я стал задумываться о себе, о жизни и вообще…

Так что в субботу я снова зашел за Джуд. А в воскресенье — в церковь. И в понедельник. А во вторник вечером мы отправились на ранчо, которое досталось ей от отца. Это в Вайоминге, и Джуд говорит, там такое огромное небо, что в ясную погоду можно увидеть Марс. Похоже, неплохое местечко для того, кто хочет быть в ладах с Большим Боссом. Понимаете, о чем я?

Может, и правда, жизнь — это просто бизнес. А может, бизнес — это люди, с которыми ты работаешь. Я, конечно, люблю Фрэнки, как брата, но пора уже позаботиться и о себе. Так что сейчас я сижу в машине рядом с Джуд и мчусь в будущее.

Такие вот дела.

Первое загадочное явление произошло примерно около полуночи. Хэммонд как раз печатал, вернее, импровизировал за клавиатурой, только чтобы заполнить пустое пространство, свернувшееся белесым пятном вокруг каретки старомодной машинки с еврейским шрифтом. Под громкий треск клавиш каретка проворно скользила слева направо. В зеркале, блестевшем над письменным столом, отражался циферблат часов на тумбочке. «Шалтай-Болтай сидел на высокой стене, скрестив по-турецки ноги, — напечатал он на иврите, хмурясь при каждом слове. — На такой узкой стене, что Алиса только диву далась, как он не падает».

Снизу донесся глухой стук, пришедшийся как раз между двумя ударами по клавишам, словно единственная диссонирующая нота, вклинившаяся в сухую трескучую мелодию. Хэммонд едва заметил посторонний звук, но он все же отложился в его сознании, оставив легкую неловкость.

Поэтому он перестал печатать и прислушался. Пространство дома, теплое и темное, окутывало Хэммонда; дождь пытался пробиться сквозь крышу и, звеня, скатывался по стокам, насыщая влагой воздух, переполненный грозовым электричеством.

Он почти успел убедить себя, что все это ему послышалось, когда внизу снова что-то грохнуло, на этот раз громче, и продолжалось дольше, словно кто-то спустил с лестницы целый сервиз вкупе со столовым серебром.

Хэммонд с сильно заколотившимся сердцем встал, схватил лежавший на столе конверт из оберточной бумаги, сунул рукопись под мышку и оглянулся на дверь спальни. Она была приоткрыта!

Хэммонд нерешительно помялся на месте, прислушиваясь к разгулу грозы. Внизу все стихло.

«Проклятый дом чересчур велик для меня. Слишком пусто, слишком одиноко».

Правда, во время работы ему обычно удавалось убедить себя, что одиночество — штука хорошая.

Но не в такие ночи.

Хэммонд сунул ноги в туфли и открыл дверь спальни. Внизу, в ночных тенях, снова возобновился шум, правда, на этот раз потише: легкое царапанье, бренчание, слабый звон металла о металл.

Хэммонд стал спускаться вниз. Ступеньки поскрипывали под тяжелыми шагами. У подножия лестницы он ощупью поискал выключатель. Наверху вспыхнули светильники, безжалостно обнажив старую мебель и телевизор, собиравший пыль в углу.

Втайне Хэммонд надеялся, что при свете шум прекратится.

Не прекратился.

Звуки раздавались из кухни. Хэммонд набрал в грудь воздуха и огляделся в поисках оружия, но, отдавая дань условностям, взял из камина кочергу. Кухонная дверь оказалась закрытой. В щелочке между дверью и косяком зияла темнота. Негромкое царапанье стало казаться почему-то почти привычным.

Хэммонд вскинул кочергу и хотел было толкнуть дверь, но сообразил, что до сих пор держит рукопись. Перехватив конверт поудобнее, он распахнул кочергой дверь.

Все та же темнота. И царапанье.

Хэммонд ступил через порог и зажег свет.

Большая стопка тарелок упала со стола на пол. Осколки фарфора усеяли линолеум, хрустя под ногами.

Хэммонд замер и огляделся.

По столу ползла винная бутылка. Упорно кралась вперед: изящное горлышко выступало змеиной головкой, извиваясь, подобно дождевому червяку. Хэммонд вполне мог прочесть этикетку на бутылке, мог даже увидеть свое отражение в гладком изгибе зеленого стекла, пока бутылка упорно продвигалась к раковине, едва слышно царапая кафель. Потом она вдруг замерла, словно отдыхая, и скользнула вперед дюймов на шесть. И опять остановилась.