Сергей Подгорный - Чужой мир

На Максе была такая же клетчатая ковбойка, такие же джинсы и такая же выгоревшая штормовка цвета хаки; его выпуклый лоб пересекали тонкие морщинки, а цвет лица был нездоровый, слегка желтоватый, словно он страдал печенью. У него был вид доброго, приветливого, чуть усталого человека, и это впечатление портили только глаза: ярко-синие, они не выражали никаких чувств, смотрели бесстрастно, отсвечивая холодно, как драгоценные камни.

- Хорошо, - снова подавленно произнес Булочкин, - _пойдемте_...

- Вам уже пора умыться и позавтракать, - с дружеской непринужденностью продолжал Макс, - там приготовлено все. Программу вашего дня вы всегда будете составлять сами. Ваше пребывание у нас должно быть приятным и увлекательным. Идите рядом со мной, и пусть ничего из того, что может встретиться на пути, не вызывает у вас чувства опасности. Конечно, мы могли бы избавить вас от неприятных мыслей и ощущений, но ведь вы категорически против _любого_ вмешательства в то, что вы, на Земле, называете психикой, мозгом, индивидуальностью, личностью...

- Да. Да, - сказал Булочкин.

Они остановились перед бледно-розовой стеной, из которой во многих местах выступало причудливое и разнообразное _что-то_, и в стене, незаметно для глаз, открылся вход во что-то, напоминающее небольшое помещение, как будто бы трапециевидное, а может, прямоугольное или овальное.

- У вас на Земле это называется лифт, эскалатор, автомобиль, самолет... - _транспортное средство_, то есть приспособление для перемещения на определенные расстояния, - пояснил Макс. - Войдемте.

Они вошли и тут же вышли.

- Ну вот вы и дома, - широко улыбнулся робот. - Вот мы и приехали.

Булочкин стал рассеянно оглядываться. Да, теперь они действительно стояли в совсем другом месте. Все здесь было настолько другим, что он на секунду закрыл, а потом снова открыл глаза. Он и Макс стояли за порогом обыкновенной, хотя и слишком просторной прихожей, под ногами у них лежала обыкновенная пестрая циновка из крашеной рисовой соломы, а на ней - две пары коричневых замшевых шлепанцев, на стене висело большое зеркало в ореховой раме, на полочке под ним лежала желтая пластмассовая расческа. Через раскрытые двери в гостиную, на циновку падала полоса веселого солнечного света. Булочкин посмотрел в растворенные двери и увидел пол, застланный серо-зеленым ковром, стол, на котором стояла ваза с цветами, красные занавеси на широком окне, угол то ли тахты, то ли дивана...

- Ну, вот вы и дома, - широко улыбаясь, повторил Макс. - Пойдемте, я покажу вам здесь все. - И с радушием, даже с тихой гордостью, он стал водить по оказавшейся огромной квартире, показывая, где рабочий кабинет и где столовая, плавательный бассейн, финская баня, спальня, зал, в котором они вдвоем смогут сыграть в теннис, и где комната, в которой под тихую музыку можно сыграть партию в шахматы...

- А теперь, пока вы будете умываться и чистить зубы, я приготовлю завтрак, - подводя черту под экскурсией, сказал Макс.

- Да, - машинально кивнул Булочкин. Он напряженно, но словно бы занятый чем-то другим, смотрел на улыбающееся лицо робота, его выпуклый лоб, пересеченный тонкими морщинками, на красивые и холодные глаза, потом медленно повернулся и пошел, бесшумно ступая по мягкому ковру, в туалетную комнату. Он все делал неторопливо, чувствуя тяжелую физическую усталость, словно шел, пробивался, спешил неведомо куда из последних сил и вот достиг финиша. Не цели - финиша; непонятно какого...

Он долго мыл руки, чувствуя, как от вспененного мыла поднимается тонкий запах земляники; рассеянно, отстранение смотрел, как падает на трущие друг друга ладони прозрачная струя воды, потом вяло тряхнул кистями рук и, помедлив, достал из шкафчика футляр с зубной щеткой. Она выглядела абсолютно стандартной, как и футляр, он даже повертел ее, будто надеясь увидеть выдавленное в пластмассе "Ц.22 к.", но хотя не увидел, все равно еще долго вертел ее в ладонях, рассеянно глядя в одну точку. Потом, очнувшись, он поднял голову и посмотрел в зеркало. Из ясной глубины его, зрачки в зрачки, на него смотрел он сам, но Булочкин не сразу понял это. Словно чужое, рассматривал он свое лицо, и Булочкин из зеркала рассматривал его тоже пристально, тяжело и отчужденно. Булочкин всматривался, отмечал впалость щек, успевшую пробиться щетину, общее выражение усталости, придавленности, ошеломленности, и некоторое время он видел только это. Но нет, было еще выражение в его лице, и, вновь всмотревшись, он вдруг понял, что так выглядит лицо человека, который принимает или ощущает необходимость принять какое-то важное решение.