Р Подольный - Восьмая горизонталь

И говорит мне Пашка:

- Слушай! Великолепная штука! Все твои проблемы решены. Хочешь оказаться в будущем месяце? После сессии?

- Конечно, - говорю. - А разве можно?

- Да можно, понимаешь!

- Как?

- Слышал о находке в Антарктиде? В прошлом году.

- То, что назвали марсианским кладом, что ли? (Во сне я твердо знал, что в Антарктиде нашли какой-то клад, и знал, как его зовут.)

- Да. Так вот, исследовали это сокровище, исследовали, исследовали... Кое-что поняли до конца, кое-что не совсем. И только в одном вовсе не могли разобраться. В металлическом кубе.

- Помню, помню, его еще прозвали "серым ящиком". За цвет.

- Молодец. Так пошли же к этому кубу. Разобрались с ним наконец.

- Пошли.

Коридоры, коридоры, коридоры... Даже во сне я понимал - что-то тут неладно. И спросил с опаской:

- А нас пустят к этому ящику?

- У меня там брат командует. Пустят. И не только к ящику, если захотим...

Куб был чуть выше человеческого роста, и в одной из его граней виднелась узкая дверь.

- Это машина по превращению будущего в настоящее, - торжественно объявил Гирин.

- Машина времени?

- Нет, нет. Я сказал точное название.

- Да это же просто игра слов. Где разница?

- Поймешь, когда выйдешь. Не бойся, уже проверяли эту машину, безопасность полная. Где ты, значит, хочешь оказаться?

- Сейчас начало декабря... Хочу в конец января. Разумеется, я во все это не верю...

- Отлично!

Я вошел в куб. Внутри было светло, хоть и не слишком, стены тускловато мерцали в такт друг другу. Прошло несколько минут. На секунду мне стало чуть страшновато, но я отогнал это чувство, подошел к двери и поднял руку - постучать. Не успел. Дверь сама отошла в сторону, и я вывалился из куба прямо в объятия Пашки. А когда освободился из них, понял, что тот решил продолжить розыгрыш. В пять минут успел, сукин сын, переодеться и побриться. Молодец!

- Тебе бы выступать, брат, в цирке. В номере с переодеванием... - начал я и увидел в его руке газету, свернутую так, чтобы число бросалось в глаза. Там стояло 31 января.

И тут на меня нахлынуло прошлое, которого не было. Я вспомнил, как блестяще отвечал на экзамене по истории искусства и почти сыпался на педагогике. Вспомнил, как поссорился с Ниной под самый Новый год и как позорно проиграл в товарищеском соревновании по самбо. Вспомнил, что вчера (30 января) был у врача и тот сказал, что нужна операция: камни в почках. А я очень боюсь боли, хоть и самбист.

- Но если я был здесь, кто же ходил на экзамен?

- Чудак! Ты же. Ты ведь это помнишь?

- Да! Но...

- Я же тебе объяснял, что это за машина. Будущее стало настоящим. Вот и все. Но прошлое от этого никуда не делось. Ты помнишь? Значит, это было. То, что должно было произойти, произошло. Как ты мечтал.

- Здорово! Слушай! А нельзя туда еще... На пару месяцев?

- Пожалуйста!

- Только... Тогда уже не на два месяца, а на полгода, ладно? Перескочу и через операцию, и через летнюю сессию. И вообще лето - это хорошо! Лучше зимы. Солнце, вода...

- Пожалуйста. Заходи.

- ...Ох, Пашка, я, оказывается, попал в неприятнейшую историю. А я, ей-богу, ни сном ни духом. Мать плачет, комитет комсомола собирается, хоть уже каникулы начинаются. Да ты, наверное, в курсе, я же помню, что с тобой делился, да и разговоров было в институте полно... Я еще на полгодика, пока все остынут. А вспоминать - не переживать, вспоминать даже приятно. Пожалуйста, закрой за мной дверь.

А потом мне надо было осваиваться после института на работе, ехать в неприятную командировку, судиться из-за квартиры. А потом...

И совсем уже потом я лежал в гробу, обложенный цветами, и слушал (ведь все это, в конце концов, был сон) взволнованную речь представителя общественности.

- Покойный профессор, - прочувствованно говорил он, - прожил долгую жизнь, полную больших и малых событий.

И я понял, закончил Авдюшко, что пора просыпаться. И что давно было пора. С тех пор я всегда с удовольствием проходил те два квартала от дома до общежития. И иногда даже жалел, что их не три.

Может быть, Николай Пантелеймонович сказал бы что-нибудь еще, но тут необычно резким звонком разразился мой телефон.

- Кто же звонит в такую пору в редакцию? - пожал плечами Гриша. А я молча вслушался в трезвон, раньше чем снять трубку. Каждый может угадать по звукам дверного звонка, кто хочет войти или, по меньшей мере, в каком настроении человек, стоящий сейчас перед дверью. А я довольно часто угадываю по телефонным звонкам состояние духа будущего собеседника.

Сейчас мне показалось, что он - кто бы он ни был - должен быть разъярен. Что же, в голосе Трушина действительно звучала ярость. Но торжества в нем было больше. Намного.