Л. Тейлор: Измени жизнь

Мэгги было восемь лет, когда она уснула. Проснулась она в пятьдесят пять.

И первым делом заметила странную вещь — потолок в спальне сделался из голубого белым, а крупные, нарисованные на нем светящейся краской звезды, луна и кометы, невесть сколько ночей смотревшие на нее сверху, куда-то исчезли. Интересно, подумала она.

Потом она попыталась согнуть ноги в коленях, но тоже почувствовала себя как-то не так. Скажем… другой. Какой-то… тяжелой? И когда она подумала об этом, сердце ее заторопилось. Она постаралась не шевелиться: лежать все-таки было не так плохо.

Мэгги осторожно обвела взглядом комнату. Чужая комната. И лежала она не в собственной постельке с ананасами, вырезанными на стойках. Одеяло с белыми и зелеными кругами не было заткнуто за изножье. У кровати этой такового не имелось. Как и изголовья. К тому же она была такая большая — как у взрослого или та, которую делили на двоих ее кузены-близнецы.

«Что же это такое?» — тихо удивилась она.

В комнату осторожно вошел странный мужчина. Он чуточку напоминал ее дедушку: примерно такого же роста, с лысинкой на макушке и круглым животом, пусть и не столь объемистым, как те «запасы на черный день», на которые все время жаловался дед. Все свое внимание мужчина этот уделял чашке, что была у него в руках, и Мэгги проводила его взглядом. Приблизившись к кровати, он заметил, что она смотрит на него, и улыбнулся.

— Привет, — проговорил он. — Ты проснулась. Вот кофе.

Голос его звучал непринужденно, словно он подавал ей кофе в постель каждый день.

Мэгги была осторожным и застенчивым, пожалуй, даже скрытным ребенком, привыкшим иметь дело с целой кучей шумных дядюшек, тетушек, кузин и кузенов, всегда готовых пренебрежительно фыркнуть на каждую ее ошибку, на каждое неправильно произнесенное слово. Мама сказала: это потому, что она умница, а им завидно, и что не следует обращать на них внимания. Однако Мэгги любила своих родственников, и насмешки были ей обидны. Она уже давно усвоила, что когда ты ничего не знаешь, то и вопросов не задаешь. Сперва ты просто наблюдаешь за происходящим, а потом спрашиваешь, постаравшись сделать свой вопрос по возможности разумным и точным. Таким только образом можно добиться, чтобы тебя не дразнили. Поэтому она тоже улыбнулась мужчине и села в постели.

Ничего себе, вот это да! Мэгги поглядела на себя и увидела, что голубая ночная рубашка покрывает взрослое тело.

— С тобой все в порядке? — спросил мужчина. — Ты, кажется, разволновалась.

«Мне нужно время», — решила она и неторопливо сказала:

— Я чувствую себя как-то не так.

Голос ее оказался ниже, чем она ожидала, ниже и глуше.

Поставив чашку на столик возле нее, мужчина присел на край кровати. Опустив руку на ее колено, он нагнулся вперед, поцеловал ее в щеку, снова выпрямился и улыбнулся:

— Ты хочешь снова уснуть?

Мэгги отрицательно качнула головой.

— Тогда принесу тебе газету. — Направившись к двери, он остановился возле окна и отодвинул краешек шторы. — Ах, Мэгги, какое великолепное утро! Жаль, что мне нужно идти на работу, однако я и так опаздываю на двадцать минут.

Итак, ему известно ее имя. Или ее зовут так же, как и это тело. Мэгги попыталась сообразить, что могла бы сказать в таком случае взрослая женщина, однако ничего не придумала. Одарив ее белозубой улыбкой, на которую Мэгги ответила вялой гримасой, мужчина оставил комнату.

Когда он исчез за дверью, Мэгги принялась изучать принадлежащие теперь ей руки. Они вполне могли оказаться руками немолодой женщины… прямо как у бабуси Жаннины, с синими жилками на тыльной стороне и морщинистой кожей на костяшках. Тем не менее они принадлежали самой Мэгги: жилки остались такими же, какими были всегда, а на тыльной стороне левой руки виднелся шрам, в прошлом году заработанный при общении с битым стеклом, только теперь он был белым, а не розовым. Точки, оставленные нитью хирурга, серебрились на коже. Никуда не делся и маленький шрамчик, оставленный картофелечисткой, которую нельзя держать в левой руке, не изменилась и форма ногтей, а косточки запястья выступали так, как и прежде. На левой ее руке желтели два золотых кольца: узкое и парное с ним, украшенное красивым бриллиантом. Обручальное и венчальное. Неужели этот странный мужчина — ее муж?

Эта мысль заставила ее поежиться, и Мэгги взяла чашечку кофе. Ей уже случалось пить кофе, однако прежде его, скорее, можно было назвать молоком, в которое мама добавляла для запаха пару ложек крепкого напитка из своей чашки. Теперь все стало наоборот: в чашку настоящего кофе для цвета добавили пару ложек молока, однако горьковатое питье нельзя было назвать неприятным. И Мэгги вдруг поняла, что язык ее в большей степени привык к этому вкусу, чем она сама.