Юрий Алкин - Цена познания

И несмотря на это, выбирая путеводитель, я с какой-то тоской думал о том, что не увижу свою маленькую девочку целых две недели. Конечно, иногда ее шумная активность становится утомительной, но это чувство длится не дольше минуты. Вчера, когда Люси с визгом носилась по детской площадке, я не мог избавиться от мысли, что с момента ее рождения я никогда не расставался с ней больше чем на день. А потом после обеда она сидела и внимательно слушала, как Мари читает ей «Кота в сапогах». Перро у нас вообще в большом почете. Особенно «Красная Шапочка». Что в ней находят дети, я так и не понял, но читать мне ее приходится регулярно. И каждый раз следуют вопросы. Вчера, после «Кота», пришлось объяснять, что такое «наследство» — до этого с таким понятием Люси не сталкивалась. Слушала, широко раскрыв свои огромные глазищи, переспрашивала, но, по-моему, забыла об этом уже через минуту. Ладно, успеем еще объяснить.

Я поставил на место аляповатый и слишком восторженный путеводитель и потянулся за соседним. Его солидный корешок обещал более серьезную информацию. Справа раздалось сухое покашливание, и я автоматически повернул голову. Возле соседнего стеллажа вполоборота к нему стоял легко сутулившийся мужчина в добротном плаще. Что-то знакомое почудилось мне в его фигуре. Мужчина еще раз кашлянул, повернулся и протянул руку за книгой. И, словно образ из полузабытого сна, передо мной мелькнуло лицо Катру.

Я резко повернулся к нему спиной, даже не успев подумать, почему так делаю. Говорить мне с ним абсолютно не хотелось. Да и не о чем нам было говорить. Этот сладкоречивый педагог с чертами постаревшего Петрония вызывал у меня большее раздражение, чем Тесье. Тот, по крайней мере, никогда не пытался претендовать на то, что ведет со мной откровенную беседу. А этот только и делал, что имитировал доверительные отношения типа учитель — ученик. И использовал эти отношения в своих далеко не самых благородных целях.

Я попытался сосредоточиться на путеводителе, но воспоминания, вызванные этим призраком из прошлого, настойчиво вторгались в мои мысли. Сначала в памяти пронеслись перемешанные, никак не связанные между собой моменты эксперимента. Ночной скандал, встречи с Мари, глупая попытка вызвать Эмиля на откровенность, другой скандал, после которого Катру с таким сочувствием просил не делать ошибок, игра в буриме, первая встреча с Третьим и Второй, разговор с Катру… Тот тщательно спланированный и подготовленный разговор, который вполне мог сделать мою жизнь мучением. Неизвестно, как бы я мог жить, если бы не подслушанная телефонная беседа. Я вспомнил, как после возвращения, несмотря на хлопоты с обустройством новой жизни, подготовку к свадьбе, заботы о Мари, раз за разом возвращался к мыслям о смерти и той страшной западне, в которую едва не угодил. Это было осторожное кружение вокруг темного пятна неопределенности, которое лучше всего описывалось расплывчатым вопросом «как жить?» Не «зачем?», не «для чего?», но — «как?» Вопрос этот был неуклюж, коряв, только очень приблизительно описывал это пятно, был слишком всеобъемлющ для какого-либо вразумительного ответа, но лучшей формулировки я не находил. Я не мог четко объяснить сам себе, почему он так сильно занимает меня, но мне казалось, что рано или поздно надо обдумать его и прийти к каким-то выводам. К каким — я и сам не знал. Однако это чувство «надо сесть и подумать» возвращалось с завидной регулярностью. И порой я садился, и думал, и вспоминал, и нащупывал какие-то ответы, не имевшие ничего общего с вопросом. Но ясность не приходила. Был просто круговорот слов, штампов, абстрактных понятий. А понимания не было. Я только чувствовал, что ответ таится где-то между моим странным опытом, когда мне чудился бледный всадник, и той ночной беседой с Катру. Он был на полпути между страхом смерти и той фантасмагорией, которая была еще страшнее, чем смерть.

«Нельзя бояться, — думал я. — Нельзя. Но почему — нельзя? И как избавиться от этого страха? Когда я был Пятым, меня учили, что мое бессмертие не должно быть чем-то заслуживающим внимания. Не есть ли это ответ на вопрос? Пятому не было интересно собственное бессмертие, значит, меня не должно волновать то, что я смертен? Смерть — атрибут жизни… Поймите, это не теорема, это — аксиома… Аксиомы не доказывают, их принимают на веру. Их невозможно опровергнуть, и поэтому они неинтересны по определению. И следовательно, над ними не размышляют». Но эти сухие рассуждения оставались не более чем занимательными логическими упражнениями. А понимания все не было.