Аркадий Стругацкий: Том 1. 1955-1959

Противопоставление очевидно: первая точка зрения отделяет литературу (в частности фантастику) от учебно-воспитательного процесса, вторая, напротив, отводит ей именно подобную роль. Обе цитаты, однако, взяты у одного и того же автора; более того — Стругацких (статьи 1962 и 1968 годов соответственно). И дело, разумеется, не в том, что мнение писателей изменилось. Вообще противоречие здесь кажущееся; в обоих случаях сказано по сути одно и то же. Просто есть школа и есть Школа. В том учреждении, которое называлось и называется школой у нас, об использовании для воспитания фантастики (а чаще всего и вообще какой бы то ни было литературы) не может быть и речи, а выработка знаний, умений и навыков, естественно, в функции искусства не входит. Иное дело — Школа — такая, каковой ей быть должно, в понимании Стругацких и вообще всякого думающего и фантазирующего Человека. В ней и цели и, соответственно, средства оказываются новыми. Вот вам и тест: школа будущего — такое заведение, где книги братьев Стругацких могут выполнять функции учебников. А название учебного предмета — не суть. Есть ли подобный опыт? Да. Очень мало (хочется добавить «пока», но нынче давно не шестидесятые годы…), но есть, и вполне положительный. Это я не со слухов говорю, сам видел.

И в мыслях нет сводить литературное творчество к этой самой функции воспитания! У тех же авторов и в те же годы мы находим не только оговорку типа «фантастика существует для…, но и многократное упоминание о том, что мастер пишет потому, что не может не писать. Так что к лагерю ищущих в искусстве смысл прошу меня не относить. И все же, когда вдохновение сделало свое дело и рукопись продана, мы вправе сравнивать результаты творчества разных мастеров — в том числе и по шкале полезности для нас, смертных. И, возвращаясь снова к теме инопланетности, рискну сформулировать еще одно, неизбежно ограниченное, определение: чем больше автор обладает способностью к видению извне и чем сильнее он вовлекает в такое видение читателя, тем больше смысла в его труде — с читательской точки зрения. А если довести прагматичность оценок до предела и считать литературу существующей все же для читателей, то еще проще: чем свежее и отвязаннее взгляд писателя, тем больше его творчество — литература.

И получается, в соответствии с самой первой нашей сентенцией, что чем больше литература — Литература, тем больше она — фантастика! Не слишком ли? Да нет, отчего же. Вполне логично: функция искусства делать зрителя-читателя на какое-то время инопланетянином. А иначе зачем все это вообще? Убивать время в электричке? Просто термин «фантастика» не следует трактовать в узко-звездолетном ключе, и только. Классический пример — с «Руанским собором» Клода Моне. Кто до художника видел, что полуденный туман в Париже так напоен кирпичной пылью, что здание выглядит красноватым? А он явился со своей планеты и обратил наши взгляды в нужном направлении. Теперь вот видим и мы. Фотография, надо думать, такого эффекта не дала бы. Так что реализмом этот взгляд художника никак не назовешь. Он истинно фантастический: Земля, взгляд извне. (Ну, или пусть будет впечатление. Все равно. Главное здесь — кто смотрит.) А объективность фотографии — лишь кажущаяся, вопреки названию оптики фотокамеры. Систему-то изобрели мы, земляне, подогнав результат под свое устоявшееся ведение. И лишь в руках настоящего фотохудожника, одного из многих тысяч, способного и видеть, и снимать по-своему, камера эта становится инструментом искусства, а не просто ремесла. То же и с кино, и с видео- и со всеми стерео-, голо- и прочими изобретенными и еще не изобретенными новинками. Только — в руках пришельца и никак иначе! Потому-то в Зазеркалье все по-другому, не как у нас: хорошее Зеркало не просто отражает. И уж кто-кто, а Кэрролл это знал лучше других! Ему — со стороны — было виднее. А «реализм» — что ж, он тоже приносит пользу. Как стекло с амальгамой. Вот бриться, например, удобно. (Как в печном горшке удобно варить пищу.) Только ни на минуту не следует забывать, что видим мы в обычном зеркале только то, что хотим увидеть (потому и пугает незнакомостью собственная фотография). И кто знает, что оно отражает, когда от него отвернешься…

Значит ли сказанное о воспитании, будто я призываю, как в былые времена: «побольше положительных героев» или, как уже во времена новые: «довольно чернухи…» — и так далее? Нет, конечно. Вряд ли из того, что в хорошей книге положительный герой может стать примером для подражания, следует обратное. Есть, есть среди нас ученики Стругацких. Точнее, ученики Руматы Эсторского, Максима Каммерера, Ивана Жилина. Очень возможно — Айзека Бромберга или Рудольфа Сикорски. Но уж наверняка нет учеников ротмистра Чачу или Умника-генпрокурора. И не потому, что такие не читают фантастики, а потому, что этому учиться не надо. Это, как ни грустно признать, есть и так, само по себе. А тому — надо, и очень непросто. И не быстро. И не всегда получается. Так что, к нарушению баланса в пользу «что такое хорошо» я призывать не собираюсь. И вообще — ни к чему я не собираюсь призывать. Просто речь идет о том, что книга становится Учебником. Без всяких призывов. Механизм, повторяю, нам неизвестен. Отсюда и представление о школе будущего как о структуре, использующей данный факт — в качестве необъясненного, но полезного природного феномена. А призывы тем и хороши, что ничего в этом мире не меняют. Известно это, опять же, из многовековой истории борьбы — как «против», так и «за».