Аркадий Стругацкий - Том 2. 1960-1962

— Ты правда в депрессии, Сережа? — спросила она.

— Да,— сказал Кондратьев. Он вспомнил, что Таня — Катина подруга, и ему стало совсем нехорошо.

— Садись с нами, Танечка,— сказал Малышев.

— Нет,— сказала Таня.— Мне надо с Сережей поговорить.

— А,— сказал Малышев. Гургенидзе закричал:

— Ребята, пойдем разнимать болельщиков!

Они поднялись и ушли, а Таня села рядом с Кондратьевым. Она была худенькая, с веселыми глазами, и было просто удивительно приятно смотреть на нее, хотя она и была Катиной подругой.

— Ты почему сердишься на Катю? — спросила она.

— Я не сержусь,— угрюмо сказал Кондратьев.

— Не ври,— сказала Таня.— Сердишься. Кондратьев помотал головой и стал смотреть в сторону.

— Значит, не любишь,— сказала Таня.

— Слушай, Танюшка,— сказал Кондратьев.— Ты любишь своего Малышева?

— Люблю.

— Ну вот. Вы поссорились, а я начинаю вас мирить.

— Значит, вы поссорились? — сказала Таня. Кондратьев промолчал.

— Понимаешь, Сергей, если мы с Мишкой поссоримся, то мы обязательно помиримся. Сами. А ты…

— А мы не помиримся,— сказал Кондратьев.

— Значит, вы все–таки поссорились.

— Мы не помиримся,— раздельно сказал Кондратьев и поглядел прямо в Танины веселые глаза.

— А Катя и не знает, что вы поссорились. Она ничего не понимает, и мне ее просто жалко.

— Ну а мне–то что делать, Таня? — сказал Кондратьев.— Ты–то хоть меня пойми. Ведь у тебя тоже так случалось, наверное.

— Случилось однажды,— согласилась Таня.— Только я сразу ему сказала.

Ну вот видишь! — сказал Сережа обрадованно.— А он что? Таня пожала плечами.

— Не знаю,— сказала она.— Знаю только, что он не умер. Она поднялась, отряхнула юбку и спросила:

— Тебе действительно запретили перегрузки?

— Запретили,— сказал Кондратьев, вставая.— Тебе хорошо, ты девушка, а вот как я скажу?

— Лучше сказать.

Она повернулась и пошла к любителям четырехмерных шахмат, где Мишка Малышев что–то орал про безмозглых кретинов. Кондратьев сказал вдогонку:

— Танюшка… (Она остановилась и оглянулась.) Я не знаю, может быть, это все пройдет… У меня голова сейчас совсем не тем забита.

Он знал, что это не пройдет. И он знал, что Таня это понимает. Таня улыбнулась и кивнула.

После всего, что случилось, есть Кондратьеву совсем не хотелось. Он нехотя обмакивал сухарики в крепкий сладкий чай и слушал, как Панин, Малышев и Гургенидзе обсуждают свое меню. Потом они принялись есть, и на несколько минут за столом воцарилось молчание. Стало слышно, как за соседним столиком кто–то утверждает:

— Писать, как Хемингуэй, сейчас уже нельзя. Писать надо кратко и давать максимум информации. У Хемингуэя нет четкости…

— И хорошо, что нет! Четкость — в политехнической энциклопедии…

— В энциклопедии? А ты возьми Строгова, «Дорога дорог». Читал?

— «Четкость, четкость»! — сказал какой–то бас.— Говоришь, сам не знаешь что…

Панин отложил вилку, поглядел на Малышева и сказал:

— А теперь расскажи про китовые внутренности.

До школы Малышев работал на китобойном комбинате.

— Погоди, погоди,— сказал Гургенидзе.

— Я вам лучше расскажу, как ловят каракатиц на Мяоле–дао,— предложил Малышев.

— Перестаньте! — раздраженно сказал Кондратьев.

Все посмотрели на него и замолчали. Потом Панин сказал:

— Ну нельзя же так, Сергей. Ну возьми себя в руки. Гургенидзе встал и сказал:

— Так! Значит, пора выпить.

Он пошел к буфету, вернулся с графином томатного сока и возбужденно сообщил:

— Ребята, Фу Дат говорит, что семнадцатого Ляхов уходит в Первую Межзвездную!Кондратьев сразу поднял голову:

— Точно?

— Семнадцатого,— повторил Гургенидзе.— На «Молнии».

Фотонный корабль «Хиус–Молния» был первым в мире пилотируемым прямоточником. Его строили два года, и уже три года испытывали лучшие межпланетники.

«Вот оно, началось!» — подумал Кондратьев и спросил:

— Дистанция не известна?

— Фу Дат говорит, полтора световых месяца.

— Товарищи межпланетники! — сказал Малышев.— По этому поводу надо выпить.— Он торжественно разлил томатный сок по стаканам.— Поднимем,— сказал он.

— Не забудь посолить,— сказал Панин.

Все четверо чокнулись и выпили. «Началось, началось»,— думал Кондратьев.

— А я видел «Хиус–Молнию»,— сказал Малышев. — В прошлом году, когда стажировался на «Звездочке». Этакая громадина.

— Диаметр зеркала семьсот метров,— сказал Гургенидзе.— Не так уж много. Зато раствор собирателя — ого! — шесть километров. А длина от кромки до кромки почти восемь километров.