Николай Полунин - Дождь

11

Полосатый столб с гербом стоял незыблемо -- и ветра его не свалили, и дожди не подмыли. Единственное -- он был пыльным.

Я не стал ни идиотски топтаться вокруг него, ни обтирать рукавом пыль с герба, ни -- боже упаси -- прикручивать к его бело-черной ноге пиропатрон. Я даже не остановился, а лишь слегка притормозил перед полосатым же шлагбаумом, чтобы переломить его, не попортив машины. Выходить поднимать шлагбаум мне было лень, да и наплевать.

Это было вчера. А сегодня мы с Риф ужинали перед костерком в рощице, тополя которой горели точно так же, как и тополя покинутого отечества. Они и росли так же -- протянутые к небу пальцы, -- ни в малейшей степени не заботясь, что рождены соками чужой, хоть и во времена оны дружественной сопредельной земли. Для Риф я подстрелил кролика, а сам ел какие-то консервы из магазинчика в деревушке поодаль.

Непонятная апатия владела мною последние дни. Я почти не продвинулся по намеченному маршруту Подолгу лежал по утрам, перестал играть с Риф, и главное -- будучи в чужой, никогда не виданной стороне, не находил в себе ни малейшего интереса к ней. Я проехал несколько деревушек и маленький городок, при дороге стояли непривычно яркие щиты с непривычными буквами, на прилавках непривычных магазинчиков съежились непривычные товары, но что-то, видимо, случилось со мной. Я тщетно пытался обрести себя прежнего -- жадно глядящего в мир. Я хотел, я правда очень хотел вернуть это, но у меня не получалось, и вскоре -- о, как быстро -- я перестал хотеть даже размышлять, отчего не получается. Я сам стал неинтересен себе, и мне стали неинтересны дни, в которых я живу, и места, которые миную. В главном все было одинаковое -брошенное, готовое вот-вот разрушиться, но никак не разрушающееся, и мне казалось теперь, что даже в тех изменениях, что происходят, -- с каждым осевшим домом, упавшей опорой, проржавевшим днищем перевернутого автомобиля, -- умирает часть меня. Где, где дни, когда я встречал радостно эти картины? Нет, я и сейчас не желал возвращения былого, но пришедший на смену мир не принимал меня, и это вдруг сделалось очень тяжело. Я выскреб ложкой банку до дна и безучастно подумал, не открыть ли еще. Хотя в общем-то был сыт.

-- Ну что, Риф?

Риф чувствовала во мне неладное. Она часто подходила и клала голову мне на колени и смотрела в глаза.

-- Ты умная собака, Риф. Ты даже умнее, чем я.

Она никак не реагировала на эту грубую лесть.

Ноги тонули в траве и промокали. Может, дело в погоде? Дожди -- все, надо сказать, теплые -- не прекращались с того дня, или, вернее, ночи. Небо было сизым, серым, вязким, тяжелым. Здесь, в гористой местности, утра не проходило без плотного тумана, который рассеивался только к обеду.

Попалась ржавая банка, я отфутболил ее, она слабо звякнула о другой металл. Только тогда я увидел проволоку. Осторожно взялся, чтоб не пораниться колючкой, посмотрел на деревья и кустарник за проволокой. Они убегали вверх по склону.

...лишь пересеку невидимый луч слабого излучателя, лишь тепло мое будет уловлено, лишь нога вступит на квадрат дерна, охраняемый пьезоэлектриком, -и коротко бухнет под почвой, и дрогнет земля, крякнут, разрываясь, корни, струя порохового двигателя разметет вспыхивающие стволы, как спички, раскинутся круглые створки, уедет вбок плита под ними, и из шахты в подземном гуле и грохоте и в облаках пара полезет тупой нос межконтинентальной акулы в пестром обтекателе, -- ох, да когда же наконец я забуду о них, о насованных в землю и подвешенных над землей акулах!..

Нет. Это ты уже откровенно выдумываешь. Я зажмурил глаза. Сколько их было, таких проволок. И лазил я через них, и находил разное (ракетных шахт не находил), и через эту бы полез, всего десять дней назад полез бы, точно бык на мелькающую тряпку, а сейчас... Нет. Что-то случилось со мною, и я не знал -- что.

Я заночевал в той же рощице, а наутро обнаружилось, что пропала Риф.

К середине вторых суток я понял, что если не посплю немедленно, хоть пару часов, то обязательно сорвусь на следующем повороте. Я упал лицом на скрещенные руки, но сон не шел.

За эти полтора дня и одну ночь я исколесил и излазил всю округу. Три горы, две речки, глубокая и мелкая, впадающие одна в другую, долина с деревушкой. Я знал теперь, что гора с двойной конической вершиной поросла молодым дубровником и с той стороны шоссе на ней проходят один длинный туннель и несколько коротких. В деревушке было двадцать пять домов, одна лавка, одна столовая с баром и одна церковь -- типовой домик с простым крестиком на коньке и маленьким колоколом. Я не знал одного -- куда подевалась Риф. У машины отпечатался десяток следов, а дальше они терялись в траве. Да и не были ли они старыми, вчерашними? Или вообще другой собаки?