Василий Жеглов: Дальтоник

Так вот, о плите… Всё я перепробовал. И ножовку, и другие разные инструменты — ничего не берёт. Кабель электрический, что мотор питает, пытался найти — без толку. Нет выхода, и всё тут! Зверёныш тоже беспокойство стал проявлять: то на стену прыгнет, то вдруг по полу кататься начнёт. Так вот и сидели. Когда четвёртый день миновал, отчаялся я. Пить хочется — мочи нет! Никогда в жизни не молился, а тут прорвало: бью поклон один за другим — аж лоб расквасил. И вдруг зверюга говорит…

Эй, ты с пивом-то поосторожней! Чуть кружку не перевернул! Чего подпрыгнул-то?! Ах, да! Я ж забыл сказать: она на второй день болтать начала. Точнее, говорить-то она всё время говорила, а понимать я её начал только на вторые сутки. На каком языке говорила? Ха! В том то и дело, что она язык и не использовала! Она мигала! Я ж говорил, что она всё время цвет меняла. То красненькая станет, то синим моргнёт, а то такие спецэффекты изобразит, что в глазах рябит! А я, надо сказать, в молодости на флоте служил. Ну и, знамо дело, морзянке был обучен. Это, правда, не совсем морзянка была, точнее, даже совсем не морзянка, но ничего — вполне даже читабельно.

Ну, вот… Молюсь, значит, и вижу, как зверёныш мне семафорит: "Сел на рейде, вермишель стелить на три склянки!" И тут же к моему баулу подскакивает. Я даже моргнуть не успел, как он из баула пассатижи вытащил и схрямкал в один момент. Обидно мне стало, веришь, нет? Говорю ему: "Что же ты, паскуда заморская, делаешь? Хамелеон ты мой кошкодраный! Неужто я без тебя не знаю, что нам полные кранты, только инструмент-то здесь при чем?". Стыдно ему стало: в угол ушёл и прилёг. А через полчаса всё повторилось. Вскочил и как заорёт: "Мачту на три румба назад, кока плеснить короткими галсами!" Подцепил лапой разводной ключ — и в пасть. Нет, бить я его не стал. Разве ж я не понимаю: в такой ситуации у кого угодно крыша поедет. Решил я баул при себе держать. Да вот только силы-то уже на исходе были, и я время от времени уходил в аут. А сволочь эта сумасшедшая этим пользовалась: то отвертку сожрёт, то ключ на девятнадцать. В конце концов у меня из инструмента только те злосчастные "шведки" и остались…

Гляжу на них и думаю: "Скормить, что ли, на десерт? Ведь всё одно не пригодятся, а так хоть побалую животинку перед смертью". Подошёл к нему, прямо под нос сунул, а он, гад, морду воротит. Представляешь? То ли обожрался, то ли брезгует из моих рук. Вот тут я уже не сдержался. Ах ты, думаю, чистоплюй забугорный! Не хочешь — не надо! Сам, конечно, не съем, но и тебе не достанется! Осмотрелся по сторонам. Размышляю: куда бы их заныкать, чтобы он не достал? Смотрю, возле плиты той окаянной из стены раструб торчит. Взял да и бросил в него "шведки". И тут…

Я до того, наверно, кричал так только один раз в жизни: когда на свет родился. Плита дёрнулась и вверх поползла. Зверёныш-то быстро сообразил: мелькнул, и нет его. А я минут пять в это чудо поверить не мог — всё так и стоял, улыбаясь, словно идиот.

Психом меня считаешь, да? Ну и черт с тобой! Думай, что хочешь! Я ведь до сегодняшнего дня никому о том не рассказывал — тебе первому. Потому как вопрос у меня есть, который до сих пор мне покоя не даёт. Что? Почему плита поднялась? Это я и без твоей помощи дотумкал. Объект-то военный был, вот автоматика-то на железо и сработала, определила его как оружие. А когда железа в отсеке больше не стало, она же "карантин" и отменила. Ты мне о другом скажи. Как я со зверёнышем своим цветным разговаривал почти пятеро суток, когда у меня в медицинской карте черным по белому написано — "дальтоник"?