Галина Полынская - Писатель

Красавчика мы устроили в большой спортивной сумке и перевезли на заднем сидении. Дача моего друга находилась довольно далеко от Москвы и вообще от населенных пунктов, и это меня устраивало полностью. Я одолжил у друга денег, купил клей Красавчику, водки себе и перестал спать ночами. Я все время думал о тете Зине и нутром чувствовал - это мой питомец с ней что-то сделал. Я поселил его в маленькой комнате и постоянно закрывал на шпингалет свою дверь, днем и ночью меня преследовали кошмары, похожие на белую горячку. Однажды я напился и решил избавиться от Красавчика, я больше не мог жить в постоянном страхе и муках совести. Я решил оглушить его чем-нибудь тяжелым, потом добить и закопать в лесу. Я не видел его дня три, потому что безвылазно сидел в своей комнате и надирался. Нашел я его на кухне. Там, за забытой мною печатной машинкой, сидело Оно. Даже и не думал, что за такое короткое время Красавчик так изменится - он стал гораздо больше, шерсть осталась только на голове, и сделалась похожа на человеческие волосы, а на морде раскрылись эти чудовищные глаза. Я, как дурак, стоял с кочергой в руке и смотрел на него, а Красавчик разглядывал меня и в его взгляде читалась легкая, добрая усмешка мудреца. Насмотревшись на меня вдоволь, он отвернулся, и снова принялся печатать на машинке. Как я не рехнулся в тот же миг, не понимаю. Постояв еще немного истуканом, я вернулся в свою комнату, и допил остатки водки. У меня впервые в жизни руки тряслись не с похмелья, а от страха. Через пару часов Красавчик просунул свою голову ко мне в комнату, двумя лапками он держал стопку бумажных листов. Я не смог подойти и взять их, тогда он положил стопку на пол и ушел. Ты знаешь, это было похоже на приручение животного - сначала кусок мяса кладут вдалеке, потом все ближе и ближе, до тех пор, пока зверек не научится есть с рук. Он принес мне первые шесть глав "Вересковой воды". То, что написал паук, потрясло меня. Я сидел ошеломленный и раздавленный, меня знобило и снаружи и изнутри - я держал в руках почти тридцать страниц гениальной книги. Ты знаешь, я и тогда с ума не сошел, хотя был очень к этому близок. Ты знаешь, за сколько он написал "Вересковую воду"? За восемь дней. Двести пятьдесят машинописных листов романа. Я придумал себе литературный псевдоним, написал его на титульном листе и отнес в издательство. И машина закрутилась! Роман вышел огромным тиражом, мне стали поступать заказы, я тянул время, ждал, пока мой Писатель еще что-нибудь напишет. Он долго не писал. За "Вересковую воду" я получил большой гонорар, купил ему хорошую машинку, кучу банок с клеем, а себе ящик водки.

На "Бесполезные небеса" он потратил больше времени, почти месяц. Ты сама знаешь, Алена, какую известность мне принес этот роман, я стал популярен даже за рубежом. И я принял это, как плату за постоянный страх, за ночные кошмары, за неизбежное затворничество, в котором я вынужден был жить... Но, суть не в этом. Потом он написал "Звезду Татьяну", книгу экранизировали в Италии, и я разбогател. Построил этот дом и воздвиг все те потайные укрепления, которые ты видела. Мне казалось, если я уберу его подальше, с глаз долой, если отгорожусь от него бронированными дверями, то смогу хотя бы спать по ночам спокойно. Куда там! Я постоянно думал о том, кто же он, мой Писатель, откуда он взялся, и чем это все закончится конкретно для меня. Я жил не просто в страхе, я жил в ужасе и чем быстрее росла моя оглушительная популярность, тем сильнее этот ужас становился. Я чувствовал, что попал в какое-то страшное, непонятное болото, в котором увязаю с каждой минутой...

На презентации "Тишины" я познакомился с тобой, Алена, напился как свинья, и ты отвезла меня ко мне домой на моей же машине. Я не слышал, как ты уходила, проснулся под утро и, даже не протрезвев, потащился к нему в подвал. Он писал "До сотворения зимы". Писатель сидел за столом, окруженный банками с клеем, пачками бумаги и его черные пальчики быстро-быстро бегали по клавишам машинки. Я стоял, шатаясь, смотрел на него, потом начал орать поговори со мной! Я же знаю, ты умеешь разговаривать, тебе просто лень со мной общаться! Он перестал печатать и посмотрел на меня спокойными, доброжелательными глазами. Я не знаю, Алена, что заставило меня в тот момент ощутить свое существо таким конченым недоноском, то ли его прекрасные произведения, которые я столько времени выдавал за свои, то ли само беззвучное существование Писателя в подвале, в бумажном хламе, с банками клея... Понимаешь, Алена, если бы он хоть раз издал какой-нибудь звук, зашипел бы на меня, засвистел как-нибудь, хоть раз бы выразил недовольство своим тюремным положением... да если бы он укусил меня, мне было бы гораздо легче! Но, он всегда молчал и писал, в его глазах всегда было неизменное мудрое и дружеское расположение ко мне. Не помню, что я там вопил дальше, помню, что крушил все вокруг, разбил его печатную машинку, изблевался и отключился на лестнице, не дойдя до выхода.