Курт Сиодмак - Мозг Донована

Дженис еще не видела ни одного проявления этих необычайных способностей Донована, поэтому испугалась. Тем не менее у нее хватило соображения не вызывать дежурного по этажу.

Я сел за стол и принялся писать. Дженис пробовала заговорить со мной — сначала спокойно, затем встревоженно. Во время этого телепатического сеанса я впервые так побледнел. Глаза остекленели, лицо будто было сделано из воска.

Дженис знает меня достаточно хорошо, чтобы понять смысл происходящего. Она увидела, что я впал в некое подобие гипнотического транса.

Я написал: «Кирилл Хиндс. Нэт Фаллер».

О Кирилле Хиндсе я уже слышал. Второе имя встретилось мне впервые.

Сеанс закончился так же внезапно, как и начался. Я снова получил возможность управлять своим телом.

Дженис смотрела на меня расширенными от ужаса глазами.

— Ты писал левой рукой, — прошептала она. — Это все мозг…

Я вернулся за обеденный стол, взял в руки хлеб и ложку. Я пытался сохранять спокойствие, хотя мне было неприятно сознавать, что у меня впервые не хватило сил сопротивляться Доновану.

— Ну, и что с того? — спросил я. — Как тебе известно, его мозг не умер. Время от времени он вступает в общение со мной. Мой эксперимент сделает переворот в науке. Человечество стоит на пороге создания искусственного интеллекта — неужели ты этого не понимаешь? Или никогда не слышала, что все великие открытия связаны с определенным риском? Как-нибудь на досуге я тебе расскажу об ученых, заслуживших мировую известность именно тем, что ради прогресса сознательно превращали себя в подопытных кроликов.

— Но ведь это не ты, а он превращает тебя в объект экспериментов!

— Заблуждаешься, — ответил я, чтобы прекратить эту дискуссию.

Мне стало досадно. Будь она наемным ассистентом — небось, не бросила бы мне такой открытый вызов!

— Я умышленно подчиняюсь мозгу, — добавил я. — Если мне понадобится, я в любой момент смогу остановить исследование.

Дженис пытливо заглянула в мое бледное лицо. Она поняла, что я солгал ей.

— Донован умер! — вдруг сказала она.

— Умер? — Я покачал головой. — Да будет тебе известно, медицинское определение смерти несколько отличается от юридического. Когда человека по всем законам объявляют покойником, его мозг все еще излучает слабые электромагнитные колебания. А иногда бывает наоборот: медики уже объявляют человека мертвым, а он по-прежнему дышит. Вообще, где начинается жизнь, где кончается — кто знает? Вот Донован. Для всего мира он уже давно лежит в могиле, а его мозг и сегодня продолжает жить. Значит ли это, что он не умер?

— Нет, дело в другом, — твердо произнесла она. — Если следовать твоим рассуждениям, то он и в самом деле не умер. Не умер — потому что переселился в твое тело. Понимаешь? Он вытеснил твою личность!

— По-моему, ты начиталась книг по восточной философии, — сухо заметил я.

Дженис задрожала и закрыла лицо руками. Она многие годы окружала меня заботой и вниманием, вот почему сейчас не выдержала мысли о том, что мой новый эксперимент обошелся мне слишком дорого. Она боялась, что я стану каким-то бездушным роботом, слепым исполнителем чьих-то желаний. Вероятно, тут сказалось ее религиозное воспитание.

— Донована кремировали, а прах похоронили, — пробормотала она. — То, что ты называешь живым мозгом, — всего лишь научный казус, человеческие останки в лабораторном сосуде.

— Донован продолжает жить и действовать, — упрямо возразил я. — Он даже пишет — своим прежним почерком, хотя и с помощью моей руки.

— Ты отстаиваешь какую-то отвлеченную научную схему. А я — веру.

— Лучше сказать, повторяешь слова Шратта, — насупился я. — Вы оба боитесь за меня — но ведь страх-то и убивает в человеке личность, не так ли? Если ты со мной согласна, то можешь мне поверить — я ничего не боюсь. И поэтому прошу впредь не судить меня по общепринятым меркам. Я стою выше их.

— Намного ли? — спросила она.

— Ровно настолько, насколько это необходимо для моей работы, — сказал я. — Мне нужно проанализировать уйму фактов. Если я смогу хотя бы частично объяснить феномен Донована, то вскоре мне удастся ответить на многие вопросы, касающиеся процесса нашего мышления. Уже сейчас я проник в человеческое сознание так глубоко, что отчетливо вижу многое, недоступное другим ученым.

Дженис ничего не сказала.

В этот миг я ненавидел ее. Я ненавидел ее отчужденный и в то же время рассеянный вид — будто она прислушивалась к какому-то голосу, которого я не слышал. Дженис руководствовалась не рассудком, а интуицией. Она знала нечто такое, что нельзя описать научными терминами. А я всегда полагался на интеллект, на силу логического анализа.