Курт Сиодмак - Мозг Донована

Через полчаса я вышел из банка. Мои карманы были битком набиты деньгами. Для кого они предназначались? Для Йокума, этого мелкого вымогателя? Для приобретения и уничтожения уличающих меня фотографий?

Я купил портфель, сложил в него толстые пачки стодолларовых банкнотов и вернулся в отель. Как всегда, после сеанса телепатической связи у меня подкашивались ноги от усталости. Поднявшись в свой номер, я стал ждать дальнейших указаний.

Во время моего отсутствия в отеле побывала Дженис. Она оставила мне записку с просьбой позвонить в клинику «Ливанские Кедры». Очевидно, это Шратт сообщил ей о моем приезде.

Намерения мозга все еще были для меня загадкой. Создавалось впечатление, что он собирался удовлетворить требование Йокума, — в противном случае он не послал бы меня в банк. Однако, если я должен был выкупить у Йокума негативы, то почему мозг не дал мне конкретных распоряжений на этот счет?

Лежа на постели в гостиничном номере и ожидая нового контакта с Донованом, я чувствовал, что мои мысли достигли границы здравого смысла, за которой будут сметены хаосом безумия. Мне было страшно. Подташнивало, кружилась голова. Порой я ощущал себя пассажиром на борту самолета, проваливающегося в воздушную яму.

С трудом поднявшись на ноги, я подошел к телефону. Я хотел позвонить Шратту, но, вероятно, по ошибке набрал номер клиники — записка лежала на столике, прямо перед моими глазами, — и в трубке прозвучало: «„Ливанские Кедры“, приемный покой». Делать было нечего, я попросил соединить меня с Дженис.

Услышав ее приглушенный расстоянием, но полный радостного удивления голос, я вдруг успокоился.

Разговаривали мы недолго. Я пообещал на днях выбраться к ней и повесил трубку.

Прежде всего мне предстояло встретиться с Йокумом, после чего нужно было возвращаться в Аризону и продолжать начатые исследования. Задерживаться в Лос-Анджелесе не имело смысла. Я выяснил, что телепатическая сила мозга не зависит от расстояния, — таким образом, цель моей поездки была выполнена.

Вызвав клерка, я заплатил за номер на день вперед. Затем открыл портфель и рассовал деньги по карманам. Йокум говорил о пяти тысячах долларов, но мог запросить и больше. Мне было все равно, сколько придется заплатить ему. Деньги принадлежали другому, и мне хотелось поскорей избавиться от них.

Я впервые в жизни держал в руках такую уйму наличности, но она не представляла для меня никакой ценности. Мое чувство собственности привыкло ограничиваться пределами моей лаборатории, остальное было заботой Дженис. Она покупала мне костюмы, сорочки, туфли и предметы обихода.

В моем распоряжении оказались пятьдесят тысяч долларов, принадлежавших некоему Роджеру Хиндсу. Существовал ли он на самом деле или его имя было вымыслом Донована, открывшего для себя счет, назначение которого я при всем желании не смог бы разгадать?

Почему Донован велел мне снять пятьдесят тысяч долларов, когда вымогателю требовалось всего только пять?

Положив портфель с оставшимися деньгами в гостиничный сейф, я вышел из отеля.

Интересно, думал я, как Донован обойдется с моим вымогателем? Вероятно, у него был немалый опыт в таких делах. Недаром в газетах писали, что свою блестящую карьеру он построил на силовых методах вытеснения конкурентов и тщательно замаскированных махинациях с контрабандой. В таком случае, этот мелкий шантажист не должен представлять для него серьезной проблемы.

Я вышел на бульвар Голливуд и повернул налево, в сторону центра. Было уже шесть часов, а Донован все еще не дал мне знать о своих намерениях.

Когда я подошел к кафетерию, просторному и людному, как все заведения подобного типа, возведенные в последние несколько лет в Лос-Анджелесе, у меня по-прежнему не было ни малейшего понятия о том, что я скажу Йокуму. Минут пять или шесть я прохаживался у входа, надеясь получить какое-нибудь указание, но сигнала из Аризоны так и не последовало.

Должно быть, мозг заснул, подумалось мне. Что делать? Позвонить Шратту?

— Доктор Кори? — произнес сиплый голос у меня за спиной.

Это был Йокум. Как и утром, он прижимал к груди потертую кожаную папку, и даже при желтоватом свете, падавшем из окон ресторана, я видел, как лихорадочно горят его впалые щеки.

Он подвел меня к обшарпанному автомобилю, припаркованному на стоянке возле кафетерия. На машине был легко запоминающийся калифорнийский номер.

Повернувшись мне, он зашевелил губами — пытался что-то сказать, — но так и не произнес ни единого звука. Судя по всему, у него был туберкулез гортани; болезнь поразила голосовые связки, этим-то и объяснялся его сиплый тенорок, запомнившийся мне еще в нашу первую встречу. Сейчас он слишком волновался и не отдавал себе отчета в том, что я не слышу его.