Аркадий Стругацкий - Том 11. Неопубликованное. Публицистика

На земле остается огромная масса людей, большинство . При всем разнообразии все они хорошие, не то что в XX веке. Но ЧТО они делают?.. Ведь уже в «Беспокойстве» был дан первый яркий образ искателя новизны и силы — отжатого на периферию, не востребованного, не вписавшегося в новый спокойный мир. А теперь вот нет и космической экспансии — и где они, эти люди?.. Творчество? Удел единиц. Ну, пусть тысяч… (Вот Ася, например, — творческий гастроном. Смешно и грустно. Как тут не вспомнить амфибрахиста Константина…) А что же для большинства? Сфера обслуживания? Не нужна, вроде…

Идея исчерпала себя до последней капли. Буря иссякла, паруса опали. Штиль.

Дальше Стругацкие будут писать ТОЛЬКО по-другому и о другом. Как бы ни была велика и мощна эйфория молодости, но и ее запаса не может хватить навечно: нечем подпитывать; ни внутренний источник, ни окружающий мир ничего для этого не дают. Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено…

Многим обидно, но факт: писатели, наделенные воистину уникальным синтетическим даром, Фантасты мирового уровня — в конце концов из фантастики как таковой «выпали» окончательно и бесповоротно. Они умели видеть «поперек», умели ставить вопросы, которых нет и не будет никогда…

Истинная фантастика, как теперь ясно думающему читателю, занималась и занимается вещами, виртуальными по самой своей сути, а вовсе не тем, что когда-нибудь будет. Мир Полудня реален, и все, что Мастера говорили о нем, было сущей правдой. Они описали свой мир верно. Просто это самозамкнутый мир. Как, скажем, мир геометрии Лобачевского. К этому надо добавить еще одно — с уверенностью можно сказать, что он столь же интересен, сколь и недостижим. Зато исключительно полезен для ума, для души, для фантазии. Общение с ним развивает умение смотреть извне и понимать человека.

Однако это же — и уводит: тех, кто принимает такой мир за чистую монету, за описание будущего . Уводит подобно наркотику. Ведь и мы хотим жить и летать! И так же, как наркотик, общение с виртуальным раем несет самую серьезную угрозу душевному здоровью, ибо нельзя материалисту надолго погружаться в мир объективного идеализма безнаказанно. Скучно на этом свете, господа! А решать вопросы, которых никто никогда реально не ставил, — увлекательнейшее, неисчерпаемо интересное занятие. Как чистая математика. Как поиск философского камня или внеземных цивилизаций… И, так же точно, не давая ничего «непосредственно», приводит к важнейшим побочным результатам. Каковых человечество не получило бы никогда, не занимайся оно такими вот «бесполезными» делами.

И все же писатель по имени АБС на этом этапе пути решается ампутировать у себя отмирающую конечность. Сделать это без ущерба для организма оказалось возможным лишь потому, что никогда виртуальность не была для этого автора так уж важна. Боюсь, у многих других подобная операция дала бы едва ли не стопроцентную летальность…

Авторы таких книг, как «Волны» и, особенно, «ОЗ» — это Мастера, которые ничего не боятся. Не боятся потому, что уже все испытали. И на себе, и на своих героях. Героев этих слишком пугали и ничем более напугать не могут. Перечитывая сегодня «полуденные» книги, мы видим Мастеров, какими они были, когда сочиняли то, чего никогда не видели, но о чем наверняка знали, что оно есть. В самих же этих книгах мы находим не только и не столько образ мира, в котором хотели бы жить, сколько ЛЮДЕЙ. Обитателей 18-й комнаты Аньюдинской школы-интерната, Ирму с Бол-Кунацем, Малыша, Лэна с Рюгом, у которого не бывает родителей, маленького конопатого Тойво Глумова, бесстрашного добряка Кира Костенецкого… И тех взрослых, кто рядом с ними, — их Учителей. Во главе с самым добрым — дедушкой Горбовским. Проще говоря, учимся в сегодняшнем мире выискивать едва различимые щупальца Будущего. Ведь видят же их сами Мастера — а стало быть, они есть. Ничего нельзя придумать!

И вообще, раз наш мир породил Мастеров — он не безнадежен. Да, человек не изменился к лучшему за тысячелетия своей истории, и тьма не отступила за эти тысячелетия ни на йоту. Но надежда — не в истории большинства, порождаемого тьмой и в нее же уходящего. Надежда — в тех редких вспышках огня, которые распарывают черное варево, и тогда из кромешной тьмы взлетает вверх великая глыба Храма. Огонь угасает во мгновение, Храм погружается в темную бездну, и каждый раз этот провал сопровождается грохотом катастрофы. Но как неистребима тьма, так же неистребимы и противостоящие ей огоньки неимоверно далекого и неизбежного будущего. Вспыхивающие несмотря ни на что. Несмотря на всю их кажущуюся никчемность. Несмотря на гнет. Несмотря на то, что их затаптывают сапогами. Несмотря на то, что они не нужны никому на свете и все на свете против них… И в этом — победа истинной Фантастики и истинного оптимизма — внутреннего. Оптимизма мудрости.