Cемен Слепынин - Фарсаны

— Изящно говоришь. Вот бы Афанасий восхитился!

— Не перебивай и не язви, — шутливо толкнул его плечом Саня. — Да, ты увидишь природу не подавленную человеком, а эстетически им облагороженную. Эти “лебеди”, летящие в чистом небе, города-парусники и семицветные радуги будут ее естественным, гармоничным продолжением. Но это лишь видимая, зримая основа. Главное в картине — ветер, его музыка. Как передать ее? Через бег облаков? Или в шорохе трав, в мерцании города-радуги? Еще не знаю… Скорее всего через особое настроение зрителя. Он должен услышать в ветре дыхание отшумевших веков — голоса рабов, строящих Парфенон, звон битв, скрип скифских повозок, грохот танков… Труд и жертвы предков лежат в фундаменте нашего века. Пампасы гравитонного века — это венец предшествующей истории. Зритель должен почувствовать это. Он будет видеть на картине города-радуги и нетронутые луга, а слышать во всем этом песни древнего ветра, дующего из-за горизонта, и гул тысячелетий…

— Задумано здорово, — одобрил Иван. — Дело за картиной!

— Я ее как следует еще не вижу, — помолчав, проговорил Саня. — А главное — плохо слышу…

Ему не хотелось больше говорить о картине, и он поспешил переменить тему разговора.

После обеда Иван наблюдал, как действует “полевой филиал” студии Кольцова. По заданию учителя юные художники рисовали портрет Зины. Посмеиваясь над художниками, она смотрела на них, и выражение ее лица все время менялось. То оно было лукавым и насмешливым, то становилось серьезным. Девушка задумчиво глядела в степь, грусть затуманивала ее глаза. Но грусть вдруг исчезала, и легкая улыбка вновь трогала губы. Вот и попробуй уловить отблески чувств и переливы настроений!

Художники хмурились и, вытирая пот со лба, поругивали Зину, говорили, что натурщица она никудышная, На это старый учитель с усмешкой возражал, что никудышных натурщиц не бывает, а бывают никудышные художники.

Понаблюдав немного за работой Сани, Иван решил прогуляться. Переходя вброд речку, заметил поодаль широкую излучину. Там величаво плавали гигантские птицы — “лебеди”. Увидев человека, они дружно повернули головы в ожидании команды.

На другом берегу Иван выбрался из зарослей черемухи и зашагал в синие васильковые просторы. Шел долго, ни о чем не думая, прислушиваясь к шорохам трав и пению жаворонков. На одном из холмов обернулся и увидел, что художники разбрелись кто куда.

Долго не мог Иван отыскать брата. Наконец далеко в стороне заметил его светловолосую голову. Саня шагал по траве навстречу ветру и, наверное, размышлял над своей будущей картиной.

Ивана кольнула легкая зависть. Ему казалось, что Саня все дальше уходит от него, погружаясь в свою сладкую творческую жизнь, в мир прекрасного вымысла. Но тут же мысленно возразил: нет, милый братишка, сладенькой жизни не жди! Впереди у тебя радость и горе, взлеты и падения… Да и что такое счастье? Исполнение всех желаний? Нет, как ни парадоксально, но счастье — это и мука, постоянное недовольство собой и вечная тревога. И не будь этой тревоги — история человечества пришла бы к своему концу.

Иван накинул на нос пенсне — бинокуляр, чтобы разглядеть лицо брата. Саня шагал в степь, где пели птицы, где между облаков неугасимой радугой светился город. Он шел и улыбался. Его волосы развевались, под ногами колыхались и шелестели травы — древние и вечно юные травы… Сейчас Саня, наверное, слушал. Только слушал. И что-то далекое, радостное и мучительное теснило ему грудь, сжимало сердце — ветер тысячелетий пел в его ушах…