Гордон Диксон: Абсолютная Энциклопедия. Том 2

Блейз внимательно наблюдал за ним:

— Я?

— Да, — кивнул Хэл, — уж кому, как не тебе, это знать.

Блейз вздохнул.

— Мне надо было разобраться с тобой, когда ты был гораздо моложе, — словно про себя сказал он.

— Ты пытался, — сказал Хэл. — Но у тебя ничего не получилось.

— Пытался? А, понимаю. Это вывод, который опять же вытекает из твоего понятия веры?

— Вовсе нет. Нет, это всего лишь наблюдение и голые факты. — Хэл все еще внимательно следил за Блейзом, тот тоже не спускал с него глаз. — Но самое главное состоит в том, что я — это я, и я знаю, что я могу сделать.

— Ты ошибаешься, полагая, что я не смог бы устранить шестнадцатилетнего юнца, если бы этого захотел.

— Нет, не ошибаюсь, — сказал Хэл. — Как я уже говорил, ты пытался. Но я не был юнцом даже тогда, когда сам считал себя таковым. Я был умудренным опытом взрослым, у которого были веские причины остаться живым. Я говорил тебе, что понял, что такое вера, несмотря на то что для этого мне потребовалось прожить три жизни. Именно поэтому я знаю, что выиграю сейчас. Точно так же как я знаю, что мой выигрыш будет означать твое поражение потому, что другого пути для тебя нет.

— Похоже, ты думаешь, что знаешь обо мне все. — На лице Блейза снова заиграла улыбка.

— Да, знаю. Чем глубже я постигал самого себя, тем больше я узнавал о тебе, хотя познавать себя я начал задолго до того, как появился ты. — Хэл на мгновение замолчал, собираясь с мыслями, как это делает хирург, прежде чем сделать первый надрез скальпелем — Если бы ты был только тем, кем я считал тебя при первой встрече, то борьба между нами была бы давно уже окончена. Более того, к этому времени я бы нашел способ заставить тебя изменить свои взгляды, наглядно доказав, что нужно для выживания расы.

Улыбка Блейза стала шире. Не обращая на нее внимания, Хэл продолжал говорить дальше:

— Но с того дня в усадьбе я многое узнал о самом себе и, следовательно, и о тебе, и понял, что мне никогда бы не удалось заставить тебя увидеть мир моими глазами, если бы ты сам добровольно не попытался это сделать. А без этого никакие компромиссы между нами невозможны, поскольку исторические силы, которые стоят за тобой и мной, сделали нас равными.

— Я не уверен, что понимаю тебя, — ответил Блейз, — но это все настолько необычно, что я даже заинтригован.

— Ты не можешь понять меня потому, что я говорю о вещах, которые лежат вне твоего жизненного опыта, — сказал Хэл. — Я пришел сюда, чтобы поговорить с тобой — я всегда был открыт к диалогу с тобой потому, что не теряю надежды, что ты все же решишься взглянуть на вещи под другим, нежели сейчас, углом зрения, и изменить свое мнение.

— Ты говоришь так, — в голосе Блейза звучали откровенно издевательские нотки, — словно дед, вразумляющий своего внука.

— Я этого не хотел, — пожал плечами Хэл. — Но все дело в том, что у тебя всего лишь одна жизнь, на основании которой ты делаешь свои выводы. А у меня, как я только что тебе сказал, их было три. Ровно столько их мне потребовалось, чтобы стать полноценным человеком. И потому, что я наконец стал им, мне видно: ты все дальше и дальше отходишь от образа того настоящего человека, которого должна была создать раса — человека, способного преодолеть опасности, которые пока нам даже не снились. Нравится тебе это или нет, но результаты уже налицо, и именно в них кроется различие между нами.

— Только Иные, — сказал Блейз.

— Не совсем, — возразил Хэл. — Если ты помнишь, ты оставил меня одного, чтобы я сам подумал над этим вопросом. Но не будем вдаваться в тонкости. В некотором смысле ты прав. В каком-то смысле я похож на Иного, поскольку являюсь смешением всего нового и в то же время всего старого, что имеется в расе. Иные твоего типа, если выживут, в лучшем случае будут представлять собой переходную форму человека. Мой тип, если выживет, будет вечен.

— Прошу прощения, — высокопарно произнес Блейз, — но я не принадлежу ни к какому типу. Лично я являюсь уникальным результатом смешения экзотского и дорсайского типов, и только.

— Нет, — покачал головой Хэл. — Экзоты и дорсайцы в твоей крови были лишь со стороны отца. Но в семье твоей матери, в которой ты воспитывался на Гармонии, были одни квакеры, и именно эта кровь доминирует в тебе.

Блейз смотрел на него так, словно находился от него за сотни миль.

— И в каких же архивах ты раскопал чти бредни?

— Ни в каких, — сказал Хэл. — В официальных документах о твоем рождении и о дальнейшем жизненном пути говорится лишь то, что ты сам хотел, чтобы в них сохранилось.