И. Даль - Коэффициент интеллекта (сборник)

– Господин Майер, к вам приехала дочь. – Меган, стоявшая в дверях, излучала радость. – Пройдите в вашу комнату для приема гостей. Что вам принести, чай, кофе?

– Кофе с коньяком и пару бисквитных пирожных из «Альгамбры».

– Хорошо.

Следуя договору, гостей принимали только в отдельной комнате.

Зельда уже была там. Эгон вошел и поставил на стол черную шкатулку.

После объятий и поцелуев оба уселись в кресла.

– А ты выглядишь неплохо, папа, посвежел, добавил пару килограммов.

– Из ресторанов не вылезаю, – сказал Эгон добродушно. – Давно не виделись. Как работа, как Дэниел?

– Все хорошо и с работой, и с Дэниелом. Вот решили завести ребеночка. – Она улыбнулась.

– Пора уже, давно пора. Доченька, я тут приготовил кое-что для тебя, вот, посмотри. – Эгон открыл шкатулку.

Удивленная непривычным тоном отца, Зельда заглянула внутрь.

– Здесь вырезки из газет. Свидетельства очевидцев, интервью – в общем, все, что связано с твоей матерью и Бэном. А здесь письмо от меня, которое ты откроешь, когда приедешь домой. Постарайся, чтобы никто его не видел или случайно не прочел. Это важно.

Он умолк – Меган принесла кофе и пирожные. Как только она ушла, Эгон продолжил:

– Постарайся выполнить все, о чем я написал. Это будет лучшее проявление твоей любви.

Потом они стали перебирать фотографии, вспоминая лучшие моменты своей жизни.

Быстро опустились ранние сумерки, и Зельда засобиралась.

Эгон открыл шкатулку, еще раз окинул взглядом содержимое.

– А это я оставлю себе. – Он что-то достал с самого дна и положил в карман пиджака. – Ну, давай прощаться! – он крепко обнял дочь, расцеловал в обе щеки.

– Я скоро приеду снова, папа, – сказала Зельда. – К Пасхе, обязательно!

– Конечно! – Эгон ободряюще улыбнулся. – Только позвони мне сразу, как доедешь домой, и скажи, поняла ли ты то, что я написал.

– Хорошо, папа.

Эгон вернулся к себе задумчивый, грустный.

– Ну что, Бэн, полдела мы уже сделали. Теперь ждем звонка, – сказал он псу, положившему морду на его шлепанец.

Зельда позвонила поздно ночью, голос ее дрожал.

– Я сейчас за тобой поеду, к утру буду уже там.

– Нет! – жестко сказал Эгон. – Я не вернусь. Не для того уезжал. Просто сделай то, о чем я попросил, и больше ничего не надо. Прощай! – Он положил трубку.

Зельда поняла и больше не звонила.

Мрачный как туча Эгон сел в кресло.

– Так будет лучше, так будет лучше для всех, – сказал он в пустоту, и тут его взгляд упал на граммофон, который Эгон не заводил уже больше месяца.

С трудом перемещая внезапно отяжелевшие ноги, старик подошел к нему и стал перебирать пластинки. Ему хотелось плакать, и он желал бы отвлечься, успокоить душу музыкой.

Но вот пластинка, которая не покидала конверта долгие годы. Тускло блеснуло золотом «Ridi, pagliaccio» [7] , и великий Карузо запел песню, от которой у Эгона всегда бежали мурашки по коже. Пластинка была старая, затертая, половину звуков заменяло шипение, но Майер помнил каждую ноту. По щекам покатились слезы. Внезапно в музыку вторгся какой-то посторонний, диссонансный, тоскливый звук.

Эгон в недоумении оглянулся.

Бэн выл, подняв морду к потолку.

Он всегда выл, когда слышал эту арию.

План Эгона сработал!

Делакруа был уже в «Терре» – Гес оказался прав. Теперь и он получил приглашение и сидел безвылазно у себя в комнате, приводя в порядок бумаги.

Оливия с самого утра звонила, рыдала, кричала в трубку, что не пойдет в эту чертову «Терру», как бы ее ни уговаривали. Она была в истерике, а потом выбежала на улицу и, обратив лицо к окнам мистера Эпплтона, закричала: «Убийцы! Убийцы!»

Выскочили медсестры с охранниками, схватили ее, потащили в корпус. Никади была невменяема, она вырывалась, визжала, кусалась и царапалась.

Эгон смотрел из окна на происходящее, вцепившись руками в подоконник.

Похоже, что бедняжка Оливия все же избежала «Терры».

С сумасшедшими они не работают.

Через минуту двор опустел, и только синело на асфальте яркое пятно парика.

А вечером следующего дня Эгон получил свою «черную метку» из рук улыбающейся Меган.

– Господин Майер, я зайду за вами в девять утра после завтрака, и постарайтесь не есть ничего тяжелее овсянки, – сказала медсестра, избегая его взгляда.

Эгон закрыл за ней дверь и повернулся к Бэну:

– Терпеть не могу овсянку. Поэтому завтракать не буду. Скажи мне, Бэн, – обратился он к псу, доставая из кармана бережно хранимый в течение восемнадцати лет ошейник, – ты сможешь найти дорогу к автобану?