Филип Дик - Музыкальная машина

Я запнулся. Доктор Лабиринт отскочил, резко отстранив свою руку от травы. Он ухватил себя за запястье и согнулся от боли.

— В чем дело? — поспешил я к нему на помощь.

Он с дрожью отвел свою небольшую старую руку от меня.

— Что случилось? В чем дело?

Я повернул его руку к себе. Она вся была покрыта отметинами красных порезов, распухавших на глазах. Его что-то ужалило или укусило в траве.

Пиная ногой траву, я попытался обнаружить, что же это было. Я заметил шевеление травы и маленький золотистый шарик, быстро удаляющийся в направлении зарослей. Он был весь подобно крапиве покрыт шипами.

— Хватайте его! — закричал Лабиринт. — Быстрее!

Я поспешил за существом, вооружившись носовым платком, чтобы уберечься от шипов. Шарик яростно полз вперед, стараясь скрыться, но я с помощью своего носового платка в конце концов поймал его.

Пока я поднимался на ноги со своей добычей, Лабиринт наблюдал за моим трепыхающимся платком.

— Я с трудом могу поверить во все это, — сказал он. — Нам лучше будет вернуться домой.

— А это что такое?

— Это один из жуков бахов. Но очень сильно изменившийся…

Мы пустились в обратный путь к дому, нащупывая тропинку в темноте. Я шел первым, раздвигая ветки, а Лабиринт грустно и сосредоточенно следовал за мной, время от времени ощупывая свою руку.

Мы вошли во двор и подошли к крыльцу заднего входа в дом. Лабиринт открыл дверь и мы вошли на кухню. Он зажег огонь и поспешил к раковине, чтобы обмыть свою руку.

Я взял в буфете пустой кувшин и осторожно опустил в него жука баха.

Как только я закрыл крышку жук сделал несколько пробных движений. Я сел за стол. Мы оба молчали, Лабиринт поливал холодной водой свою распухшую руку, а я за столом наблюдал как золотой шарик в кувшине ищет возможности улизнуть.

— Ну что ж? — наконец произнес я.

— Нет никаких сомнений, — Лабиринт подошел к столу и уселся напротив меня. — Происходят какие-то метаморфозы. Главное то, что у него с самого начала не было ядовитых шипов. Вы знаете, очень хорошо, что я играл роль Ноя предельно осторожно.

— Что вы имеете в виду?

— Я их всех сделал стерильными. Они не могут воспроизводиться. У них не будет потомства и когда они умрут, на этом все и завершится.

— Должен заметить, меня радует, что вы подумали об этом.

— Я хотел бы послушать, — пробормотал Лабиринт, — как все будет звучать при обратном превращении.

— О чем вы?

— О шарике, о жуке бахе. Это будет настоящий эксперимент, не правда ли? Я введу его обратно в Машину и мы посмотрим на результат. Не желаете ли поучаствовать?

— Я согласен со всем, о чем вы говорили, доктор, — сказал я. — Но не возлагайте на все это слишком больших надежд.

Он осторожно взял кувшин и по крутой сумрачной лестнице мы направились вниз в подвал. Я различил возвышающуюся в углу среди корыт для стирки белья огромную колонну из тусклого металла. Все это пробудило во мне странные ощущения. Это и была Музыкальная Машина.

— Так вот она какая! — произнес я.

— Да, это она и есть.

Лабиринт начал поворачивать рычажки и на некоторое время полностью сосредоточился на этом. Затем он взял кувшин и поднес к камере Машины.

Осторожно сняв крышку, он вытряхнул жука баха прямо в камеру Машины и затем тщательно прикрыл крышку.

— Ну что ж, начнем, — сказал он, опустив рычажок, и Машина начала работать. Лабиринт сложил руки и мы застыли в ожидании. Солнце окончательно скрылось за горизонтом и за окном уже наступила ночь.

Наконец, индикатор на панели Машины моргнул красным светом. Доктор перевел рычажки, отключая Машину и мы замерли в молчании, не желая оспаривать первенство в праве открыть камеру.

— Ну что ж? — наконец произнес я. — Кто из нас первый посмотрит что получилось?

Лабиринт промолчал. Он подошел к Машине и отодвинул задвижку камеры.

Его пальцы появились с тонким листком бумаги, испещренной нотными символами. Он передал его мне.

— Вот результат, — только и сказал. — Пойдемте наверх и попытаемся сыграть то, что получилось.

Мы вернулись наверх, прошли в музыкальную комнату, Лабиринт сел за большой рояль и я вручил ему полученную партитуру. Он открыл ее, некоторое время с напряженным и бесстрастным лицом изучал, а затем начал играть.

Я слушал музыку. Она была мерзкой. Я никогда ранее не слышал ничего подобного. Это была дьявольская какофония, без смысла и содержания, за исключением разве что чего-то неземного, насыщающего ее чем-то, не заложенным в нее изначально. Только с большими усилиями я мог узнать в ней то, что было когда-то фугой Баха, частью самого совершенного и ценимого произведения.