Евгений Прошкин - Магистраль

— Василий Вениаминович, а это, вообще, нормально?… Когда опер входит в контакт с замурованными… Да еще в такой плотный… контакт.

— Лишь бы без последствий. Хотя опер сам же их и компенсирует. Но если можешь воздержаться — лучше воздержись. Если не можешь — полагайся только на себя. Иначе будешь иметь бледный вид, как коллега Дрозд… Ну что, приехали вроде бы…

Он остановился у панельной многоэтажки и включил магнитолу.

— Засеки время. Сюда же и возвращайся. Не хочется тут маячить… Да и поспишь подольше. Ни пуха…

— Ага, — ответил Шорохов, принимая листок с адресом.

Пока лифт тащился на шестнадцатый этаж, он запомнил номер квартиры, спрятал бумажку и с приятностью огладил высохшие джинсы.

На площадке никого не было: летом пятый час — это уже утро, зимой — еще глубокая ночь.

Шорохов расстегнул куртку и извлек синхронизатор, попутно прощупав в соседнем кармашке станнер. Дрозд говорил, что на него напали в девятнадцать ноль-ноль. Олег выставил время с запасом и стартовал.

На финише ничего не изменилось, разве что оба лифта оказались в движении да залаяла где-то внизу собака. За окном все так же чернело.

Шорохов подошел к общей двери и положил палец на кнопку против номера “131”.

— Не отвлекай Дрозда, ему до семи кувыркаться… — сказали сзади.

Олег застыл, соображая, что делать. Хватать станнер левой рукой было неудобно. Правой — не успеть.

— Не успеешь… — подтвердил голос. — Вторую лапку вверх и разворачивайся. И без героизма, прошу тебя…

Шорохов отметил, что слова Лопатина про героизм ему повторили с той же самой интонацией.

Олег медленно повернулся и снова замер. Из-за трубы мусоропровода к нему шагнул смутно знакомый мужчина со станнером.

— Шестьдесят минут, стандартное упреждение, — сказал он. — Советую задавать семьдесят или восемьдесят, а то всегда будешь опаздывать. Как, например, сейчас.

“Кто наказывает опера? Другой опер. Кто вас задержит в случае, если вы сами станете нарушителем? Кто компенсирует ваше вторжение? Такой же опер. Кого посылать за вами или за кем посылать вас — решат координаторы, но будьте уверены: ловить старого зубра с десятилетней выслугой салаге не прикажут. Координатор отряда должен учитывать весовые категории противников…”

Стоя с поднятыми руками, Шорохов поразительно легко — и поразительно быстро — воспроизводил в памяти одну из последних лекций. Голос инструктора будто бы звенел в космосе — воспоминания об этом занятии не были связаны ни с погодой, ни с настроением, ни с чем-либо еще. Даже и с днем недели… Тезисы проявлялись в абсолютном вакууме — как титры, всплывающие не ассоциативно, а строго упорядоченно.

“У нас нет отдела внутренней безопасности, поскольку это чревато возникновением либо кастовости, либо клановости, либо, упаси боже, того и другого вместе. Наша система ближе к американской, построенной так, чтобы все стучали на всех. Драматизировать не нужно. Принцип самоочищения зарекомендовал себя наилучшим образом. Помните, что Служба — уникальный институт, совмещающий функции контрольного органа, силовой структуры и научно-исследовательского учреждения…”

Потом, кажется, в класс вошла Ася. Да, именно на этом месте, после сомнительного определения “научно-исследовательский”. Олег не удивился: все воспоминания о школе так или иначе были связаны с девичьей старшиной. В тот раз она опять надела что-то невообразимое… белое? черное?… Нет, серое. Милицейскую форму с узкой юбкой и тонким бантиком на рубашке. Да, юбка и бантик. Это были первые элементы фактуры, сопоставленные памятью с той подвешенной в пустоте лекцией. Первые конкретные детали.

Дальше, словно проталины в снегу, возникли и другие. Иван Иванович со своим идиотским вопросом: “А если самые крутые опера сговорятся и создадут банду — кто их сможет победить? ” Смех курсантов, инструктора и Прелести. Она же ему и ответила: “Для начала надо узнать, кто из операторов круче, а профессиональных конкурсов Служба не проводит”. И снова смех…

Картинка стала прорисовываться и стремительно наполняться цветом. Спустя мгновение это уже был рядовой эпизод, каких за полгода на базе набрались сотни, а то и тысячи…

— Железки сюда давай, — сказал мужчина, не отводя от Олега станнера. — И будь благоразумен, май фрэнд.

Шорохов, аккуратно расстегивая пояс, еще раз оглядел незнакомца: затасканный коричневый плащик и вязаная шапка с ярко-красными “Fox” по кругу. Теперь Олег не сомневался: это он, тот самый опер, что выходил из “Крыши Мира”. Он был старше, но не намного — лет тридцати, с осунувшимся лицом, острым носом и воспаленными от хронического недосыпа глазами. Если вымоет голову — станет блондином.