Евгений Прошкин: На круги своя

- Вот видите, видите, Наталья Михайловна! Мы же говорили! - захлопали в ладоши практикантки.

Акушерка внимательно посмотрела мне в глаза.

- Прямо вундеркинд. Далеко пойдешь, милая. Может, заранее автограф взять?

Девушки-практикантки дружно и неэстетично заржали, от чего я вконец расстроился. Неожиданно для самого себя я разревелся (лась), как это обычно делают грудные дети - горько и безутешно.

Да, нервы совсем стали ни к черту.

Маленькая кроватка. И самое страшное, что я в ней умещаюсь. Спать совсем не хочется. Вокруг ряды таких же кроваток, и в них, мирно посапывая, лежат новорожденные. Такие же, как и я. Говорят: захочет Бог наказать, так разум отнимает. А если тело? А вместе с ним - всю жизнь, все, к чему пришел, чего добился за тридцать пять с небольшим лет? Хотя не так уж многого я и добился. Смотря что брать за ориентир. Одно лишь материальное благополучие маяком быть не может. Это, скорее, как ветер: хорошо, если попутный, а если встречный что ж, можно и против ветра ходить. А может, судьба выбрала меня - одного! - и дала второй шанс? Вторую попытку? Кто не мечтал прожить жизнь заново? Исправить ошибки, на всех развилках выбирать только верный путь. Кто не мечтал?

Так, выходит, я еще и радоваться должен. "Вторая попытка"... Философ! Скоро я научусь говорить. Не может быть, чтобы мой язык и меня же не слушался. И что же? Так Маше и сказать: "Мама, я твой муж"? Или делать вид, что не умею читать, не умею писать, водить машину. Всю жизнь прикидываться. Сначала маленькой девочкой, потом - девушкой, потом... Меня даже пот прошиб при мысли о том, что мне придется быть женщиной.

Все начинать с нуля. С абсолютного нуля! Это что, и есть мой второй шанс? Или мне просто предоставлена возможность некоторое время - каких-то семьдесят лет! - побыть в шкуре женщины? Зачем? Вернее - за что?

А друзья? Мой характер, наконец, привычки, неприемлемые для женщины,- все прахом?

В палату вошли знакомые практикантки, видимо, полюбоваться на гениальную девочку (на меня). Забывшись, я машинально сказал:

- У вас не будет сигареты?

Они оторопело переглянулись и снова уставились на меня.

- Ух ты! Скажи еще что-нибудь!

Я совершил ошибку. Отступать было некуда.

- С удовольствием с вами побеседую, но сначала позовите мою маму.

Говорить было чрезвычайно трудно - к языку как будто гирю привязали. Но все же это была человеческая речь, пусть картавая и шепелявая, но вполне понятная.

Девицы продолжали стоять на месте, как вкопанные, и я, чтобы вывести их из оцепенения (но в основном, конечно, из озорства), повторил свою просьбу по-английски. Возможно, международный язык общения был им более близок, так как после этого они вылетели в коридор пулей. Не успел я и глазом моргнуть, как в палату ворвалась целая делегация врачей и сестер во главе со знакомой акушеркой.

- Вот эта? - показал в мою сторону благообразный старик в очках. Он бережно взял меня на руки.

- Значит, душечка, мы уже разговариваем?

- И даже по-английски! - вставили практикантки.

- Ну-с, о чем же мы с тобой поговорим?

- Да о чем хочешь, дедуля! - ответил я, откровенно любуясь произведенным эффектом. - Но прежде я хочу знать, моей матери уже рассказали о гибели отца?

Акушерка, казалось, уже потеряла способность удивляться и только выдавила:

- Д-да...

- Так вот, друзья мои. Передайте ей, что ее муж Алексей Воронов жив и здоров. Вот так-то. Жив и здоров! - повторил я. - И, черт, дайте же наконец закурить!