Евгений Прошкин - Слой

Затушив окурок, он сладко потянулся. За сигареты спасибо, за пиво тоже, но откуда записная книжка? Повинуясь неожиданному и какому-то невнятному порыву, он открыл ее на букве Н.

Мозг кольнуло электрическим разрядом. В начале страницы находились какие-то фамилии с номерами, а под ними другой пастой и другим почерком было написано: «Нуркин». Дальше, ломая жанр телефонной книги, шел столбец сплошного текста, занимавший — Петр проверил — два листа.

«Сперва пожри».

Он сдержал благодарную отрыжку и уже не смог оторваться.

"Ты Петр Еремин. Твои друзья: люди из Народного Ополчения (я никого не видел). Враги: члены Чрезвычайного Правительства и их подручные (черный список вспомнишь сам, он не забывается). Что с тобой случилось ? Этого я не знаю. Кажется, случилось не с тобой, а с миром. Все куда-то подевалось. Была война (вспомнишь), теперь нет. Чрезвычайного Правительства тоже нет. Ни одного человека. Я ничего не понимаю. Все сошли с ума. Встретил пару знакомых, они меня не узнали. Лежал в психушке, там пытались вдолбить новую биографию: жена, сын и все такое. К Нижней Мухинской не приближайся, опасно. Деньгами я разжился, на первое время хватит.

Достань оружие. Постарайся найти кого-нибудь из наших. В чужие руки эти записи попасть не должны, но и выкинуть их нельзя. Завтра они тебе понадобятся. Если что-нибудь вспомнишь, дополни. Вот еще: Нуркина я не нашел, никаких следов. Небось отсиживается за бугром. Все. Будь осторожен".

Петр отложил книжку и потер подбородок. Кожа была чистой — молодец, вчера позаботился. Он с легкостью вспомнил, как брился в туалете на Павелецком вокзале, как покупал в аптеке шведскую мазь от гематом — зеркала на чердаке не было, но левый глаз видел нормально, — вспомнил, хотя это было значительно раньше, как колбасил того наглого человечка на углу Нижней Мухинской и Малой Пролетарской.

Вспомнил и все остальное — разом, без посте-г пенных озарений, без удивления даже, просто немного сосредоточился, и все появилось. Само. А уже через минуту не мог поверить, как это возможно — забыть собственную фамилию, не мог представить себе то состояние, в котором пребывал раньше. Снилось, что ли? Нет, так долго не спят. Взрыв на Кузнецком был в начале весны. С неба каша какая-то падала, и под ногами каша, только грязная... А сейчас вон лето в разгаре. Солидное выходит пятнышко. В смысле, белое пятно.

Петру стало немного обидно за те неимоверные усилия, что пришлось приложить для организации побега. По существу, он функционировал не более двух часов в день — уже под вечер, когда санитары разгоняли по палатам, остальное же время слонялся по больничным коридорам и насиловал память.

Теперь с этим покончено. Он прикрыл глаза — лишь на секунду — и тут же вспомнил свой домашний телефон. Позвонить? В блокноте про жену какую-то написано. Вот и разберемся.

Петр взял трубку и набрал номер. Ответили сразу.

— Кого вам? Толик, сосед!

— Здорово. Узнаешь? — волнуясь, заговорил Петр.

— Кого надо-то?

— Привет, Анатолич! Это Петя! На том конце раздалось невнятное бурчание — видно, Толик с кем-то совещался. Через секунду к телефону подошла Лиза.

— Ну! Слушаю вас.

— Доброе утро. Я Петр.

— Не знаю ничего. Кого вам?

— Э-э... — только и сказал он. А кого можно было позвать, если половина соседей его не воспринимала? В их большой квартире жили еще двое, но с ними у Петра отношения были сложные. — Простите, вы не скажете, кто занимает комнату в конце коридора? Это рядом с ванной.

— Петуховы занимают. Вечером звоните, они на работу ушли, — сердито ответила Лиза и тут же бросила трубку.

Петр задумчиво погрыз короткую антенну и, отключив мобильник, положил его на россыпь керамзита.

Вот так. Вычеркнули. На его законных шестнадцати квадратах теперь проживают какие-то уроды. Петуховы какие-то. До чего же неприятная фамилия! Специально, что ли, выбрали? Будто издеваются, гады, намекают: тебе одна дорога — к фиктивной жене и подсадному сынку Кирюше.

Петр в сердцах врезал по темной балке, и кровельное железо отозвалось тихим, быстро затухающим гулом.

К псевдосупруге он не пойдет, хотя адресок, планировка и даже мебель забиты в башку крепко. Врачи в психушке хлеб не даром едят. Петр потеребил карманы и нащупал вкусный «Кэмэл». На сигарете верблюдик был совсем крошечный — не больше комара. Помимо курева, в брюках оказалась тонкая пачка денег. Петр разочаровался, но, поднеся ее к глазам, присвистнул: доллары. Десять банкнот по сто, полтинник и несколько двадцаток.