Вадим Проскурин - Хоббит, который познал истину

- Ты говорил, что наш мир - игра, а то, что вокруг нас, - самое лучшее приближение к реальному миру, которое мы можем достичь. А мне кажется, что мое Средиземье - единственно реальный мир, потому что он единственно нормальный.

- Родной мир всегда кажется единственно нормальным.

- Но, Хэмфаст, Средиземье - это и твоя родина! Почему же ты утверждаешь, что все обстоит так, как ты говоришь?

- Потому что истина чаще всего похожа на бред сумасшедшего. То, что на первый взгляд кажется совершенно естественным, на второй взгляд оказывается клубком глубоких и неразрешимых противоречий. Если бы ты владела высшей магией, для тебя было бы очевидно, что первичен именно реальный мир.

- Как я могу овладеть высшей магией, если ты отказался меня учить?

- А как я могу учить тебя, если ты стремишься к злу?

- Я не стремлюсь к злу! Сила не есть зло!

- Согласен. Но твоя сила принесет именно зло. И так будет всегда, пока ты не научишься смотреть на простых смертных не как на быдло, обязанное уважать сильного и не годное ни на что другое, а как на равных себе, на тех, кто, так же как и ты, любит и ненавидит, радуется и страдает...

Мезония не дослушала меня.

- Как может быть слабый равен сильному?! - воскликнула она. - Зачем тогда сила?

- Не затем, чтобы утверждать себя за счет других.

- А зачем?

- Чтобы противостоять злу, которое несут другие. Чтобы спокойно жить, не дергаясь из-за каждой мелочи. В конце концов, быть сильным приятно.

- Но что приятного в том, чтобы иметь силу и не применять ее?

- Вот когда ты поймешь это, тогда мы и поговорим насчет того, чтобы обучить тебя высшей магии.

- А что мне делать до этого? Что мне делать в этом мире без высшей магии? Я же здесь совершенно обычный человек, смерд можно сказать. Куда мне расти?

- Разве обычному человеку нельзя вырасти? И разве нет других путей для роста, кроме пути силы?

- Ты же знаешь, Хэмфаст, что я давно выбрала свой путь.

- Так иди по нему.

- Но я не могу! Я думала, что становлюсь сильнее, мудрее и опытнее, а оказалось, что я всю жизнь развивала умение играть в игрушки. Ты показал мне, что мой путь ведет в никуда, но я не могу принять твой путь!

- Почему?

- Потому что... Да просто не могу его принять! Я не смогу жить смердом среди смердов, я всю жизнь училась быть воином, и я стала воином, и теперь это моя судьба.

Я перебил Мезонию и начал говорить, стараясь, чтобы мои слова звучали по возможности мягко:

- Есть один мир, он называется Миррор, там живет дракон по имени Сссра, такой же разумный, как мы с тобой. Он много говорил про судьбу, про предназначение, про то, что рыба, пытающаяся перепрыгнуть через водораздел, почти всегда погибает... Он много чего говорил. А потом он узнал, что его мир сотворен не загадочным Творцом, а обычными людьми, мелочь, казалось бы, ничего не изменилось, но Сссра больше не стал принимать судьбу. Так же как и тебе, ему показалось обидным, что судьба заставляет его играть в игрушки.

- И что с ним стало?

- Он ушел в Междусетье пару недель назад и до сих пор где-то бродит. Когда он вернется, я узнаю, что с ним стало.

- Думаешь, он вернется?

- Думаю, да.

- А я бы не вернулась. Глупо цепляться за судьбу, которая перестала быть твоей судьбой.

- Это твое право и твой выбор. Только не рассказывай новым друзьям о мире, из которого пришла, это может вызвать проблемы для всего Средиземья.

- Что я, дура, по-твоему? - возмутилась Мезония.

- Нет, не дура, потому я и отпускаю тебя. И последнее, когда тебе надоест бродить, ты знаешь, куда возвращаться.

- Спасибо, Хэмфаст. Будешь в Аннуине, передавай привет Леверлину, скажи, что я не предавала его, просто моя судьба изменилась. Он поймет.

И Мезония ушла.

20

Против всех ожиданий, могила Никанора вовсе не заросла бурьяном. Ее покрывала аккуратная серая плита из камня, похожего на тот, который в реальном мире называют бетоном, и, что поразило меня больше всего, на этой плите лежали живые цветы. В ноябре месяце! И не какие-нибудь лесные васильки или ромашки (хотя и им откуда взяться в это время года?), а настоящие аннуинские чайные розы. В голове (или в ногах?) могилы вертикально стояла другая плита, на этот раз гранитная, барельеф на которой довольно точно изображал Никанора. Почему-то покойный напомнил мне Мерлина. Дело было не только во внешнем сходстве, несомненно имевшемся, но в чем-то более глубоком, может быть, в таких случаях принято говорить о родстве души. Кажется, будто Никанор хочет восстановиться из резервной копии, но не знает, как это сделать. Или даже восстановить не только себя, но и весь мир, чтобы он пошел другим путем и не случилось того, что случилось.