Роберт Абернети: Голос куррупиры

- Забавно. Такие страшилища, как марсиане, увидели на Земле что-то, что им не понравилось. Как жаль, что мы ещё не умеем воспроизводить визуальные записи.

Далтон ответил рассудительно:

- Словарь марсиан показывает, что при всём их физическом отличии от нас, их эмоции очень близки человеческим. Что бы они не увидели, это должно быть чем-то, что и нам не понравилось бы.

Проигрыватель тихо загудел. Туэйт включил мотор, и древняя плёнка мягко выскользнула из футляра. Динамик взорвался странной смесью шумов, щелчков, щебета, трелей, модулированного гудения и жужжания – звук, похожий на стрекотание кузнечиков на летнем выжженном поле.

Далтон слушал сосредоточенно, как будто с помощью предельной концентрации он мог прямо сейчас установить соответствие между звуками марсианской речи – услышанными сегодня впервые – и письменными символами, над которыми он работал годами. Но, конечно же, он не мог – требовался кропотливый корреляционный анализ.

- Очевидно, это вступление или комментарий, - сказал археолог. – Волновой анализ показал, что паттерны в начале и конце плёнки типично марсианские, а вот в середине – нет. Средняя часть – это то, что было записано здесь, на Земле.

- Если бы только последняя часть была переводом..., - произнёс Далтон с надеждой. Но тут инопланетный шёпот из динамика прекратился, и он резко прервался и наклонился вперёд.

На протяжении вдоха сохранялась тишина. Потом вступил иной голос, голос с Земли, мёртвый уже сотни веков.

Это был не человеческий голос – не более, чем первый. Но марсианские звуки были всего лишь чужими, а эти были ужасающими.

Больше всего это походило на кваканье гигантской лягушки, восставшей с мычанием из бездонного первобытного болота – вонючего, лишённого солнечного света, с пузырями, булькающими в чёрной тине. Затем этот гул снизился до инфразвуковых пульсаций, скрутивших нервы в смертной тоске.

Далтон инстинктивно вскочил на ноги, протянув руку к выключателю, но остановился, пошатываясь. Его голова закружилась, зрение померкло. В его потрясённом мозгу ревел всёзаполняющий голос и могучие тона под уровнем слышимости долбили в стены сокровенной крепости человеческой воли.

На пике этого оглушительного штурма голос начал меняться. Цепенящий гром загрохотал вновь, возвращая боль и чувство угрозы, но за ним послышалось тихое пение и манящий зов: «Приди… приди… приди…». И оглушённая добыча шла на спотыкающихся ногах, дрожа от ужаса, не в состоянии сбросить чары. Туда, где приземистая чёрная машина была чем-то ещё… тоже приземистым, и чёрным и огромным. Оно неподвижно затаилось, слепое под слоем ила, и только от его пульсирующего раздувшегося горла расходилось демоническое кваканье. И беспомощную жертву влекло всё ближе к пасти, широко открытой с бесконечными рядами острых зубов…

Чудовищная песня внезапно прекратилась. Затем ещё один голос издал короткий слабый вскрик отчаяния и агонии. Это был человеческий голос.

Каждый из двух мужчин видел перед собой побелевшее искажённое лицо. Они стояли по разные стороны стола и между ними была умолкнувшая машина. Затем она снова застрекотала голосом марсианского комментатора, быстрым и неразборчивым.

Туэйт одеревеневшими пальцами нащупал выключатель. Как по команде они отступили от чёрной машины. Никто из них даже не попытался разыграть фальшивый спектакль самообладания. Достаточно было одного взгляда на чужие расширенные глаза, чтобы понять, что они пережили и увидели одно и то же.

Далтон рухнул в кресло, тьма всё ещё кружилась угрожающе в его мозгу. Немного спустя он произнёс:

- Выражение воли – да, это так. Но воли – не человеческой.

Джеймс Далтон взял отпуск. Спустя несколько дней он посетил психиатра, который обнаружил обычные симптомы переутомления и беспокойства и рекомендовал сменить обстановку – отдохнуть в деревне.

В первую же ночь на уединённой ферме у друзей Далтон проснулся в холодном поту. Откуда-то неподалёку сквозь открытое окно доносилась адская серенада, хор лягушек – высокие нервные голоса квакш, перемежаемые низким ленивым мычанием лягушек-быков.

Лингвист набросил одежду и на бешеной скорости укатил туда, где были огни и звуки, исходящие от человека и его машин. Он провёл остаток отпуска, укрываясь в шуме города, чья сталь и асфальт провозглашали победу человека над всякой травой произрастающей.

Вскоре ему стало лучше, и он вновь ощутил потребность в работе. Он взялся за запланированное исследование марсианских записей с целью установить соответствие между устной речью и уже изученной им письменной.