Джин Брюэр - Планета Ка-Пэкс

– Наверное, где-то около семисот.

– Тогда, конечно, они не работают.

– Они вообще никогда не работали.

Пациент явно считал своих родителей неудачниками, и по тому, как он выражался о них, ясно было, что в глубине души он питает к ним неприязнь, а может быть, даже и ненависть, и не только к отцу (что случается нередко), но и к матери (сравнительно редко у мужчин).

Прот продолжал:

– На КА-ПЭКСе никто не «работает». «Работа» – это понятие, принятое у людей.

– Так что, у вас никто ничего не делает?

– Вовсе даже нет. Ведь когда ты делаешь то, что тебе нравится, это не работа, правда? – Прот расплылся в улыбке. – Вы же не считаете то, что вы делаете, работой?

Это вызывающее замечание я пропустил мимо ушей.

– Давайте немного позднее еще раз поговорим о ваших родителях, хорошо?

– Почему бы и нет.

– Договорились. А теперь, прежде чем мы двинемся дальше, мне хотелось бы кое-что прояснить.

– Все, что хотите.

– Тогда вот что: как вы объясните, что, будучи пришельцем из космоса, вы выглядите совсем как земной человек?

– Почему мыльный пузырь круглый?

– Не знаю. Почему?

– Для образованного человека, вы многого не знаете, не правда ли, джин? Мыльный пузырь круглый, потому что его конфигурация энергетически наиболее эффективная. Подобным же образом многие существа во ВСЕЛЕННОЙ выглядят так, как мы.

– Понятно. Да, ранее вы упомянули, что… м-м… «насколько видно и слышно из космоса, ЗЕМЛЯ – необычайно живое место». Что вы имели в виду?

– Ваши теле– и радиоволны распространяются с ЗЕМЛИ во всех направлениях. Вся ГАЛАКТИКА слышит и видит все то, что вы говорите и делаете.

– Но эти волны движутся со скоростью света, не правда ли? Так что они не могли еще достичь КА-ПЭКСа.

Он снова вздохнул, на этот раз громче прежнего.

– Часть энергии переходит в более высокие обертоны, не слышали, что ли? Именно поэтому и возможно движение света. Разве вы не учили физику?

Я тут же вспомнил своего несчастного учителя по физике, который очень старался вбить всю эту информацию в мою голову. И еще я почувствовал, что мне жутко хочется курить, хотя не курил я уже годами.

– Верю вам на слово, мист… э… прот. Еще один вопрос: почему вы путешествуете во Вселенной совсем один?

– А вы бы отказались, если б у вас была такая возможность?

– Кто знает, может быть, и нет. Но я-то имел в виду другое: почему вы это делаете один?

– Именно поэтому вы считаете меня сумасшедшим?

– Вовсе нет. Но разве не становится одиноко, когда путешествуешь столько лет подряд – четыре года и восемь месяцев – в космосе?

– Нет. И потом, я не был в космосе так долго. Я здесь был четыре года и девять месяцев.

– Сколько же времени вы были в космосе?

– Я состарился на семь ваших месяцев, если вы это имели в виду.

– И все это время у вас не было потребности с кем-то поговорить?

– Нет.

Я записал в блокноте: «Пациент питает неприязнь ко всем».

– А чем вы все это время занимались?

Он замотал головой:

– Джин, вы не понимаете. Во время путешествия я хоть и состарился на семь ЗЕМНЫХ месяцев, мне они показались мгновением. Время деформировалось и текло со сверхсветовой скоростью. Другими словами…

Тут я почувствовал себя непростительно раздраженным и перебил его:

– Кстати, о времени: наше на сегодня истекло. Продолжим разговор на следующей неделе?

– Как скажете.

– Хорошо. Сейчас вызову мистера Ковальского и мистера Дженсена, и они проводят вас назад в палату.

– Я знаю дорогу.

– Если вы не против, я все-таки вызову их. В больнице так уж заведено. Я уверен, что вы понимаете.

– Отлично понимаю.

– Вот и хорошо.

Через минуту явились санитары, и пациент, почтительно кивнув мне при выходе, пошел вместе с ними. К своему удивлению, я обнаружил, что весь покрыт каплями пота. Помню, как, выключив магнитофон, я направился к термостату проверить температуру в комнате.

Пока магнитофонная пленка прокручивалась назад, я начисто переписал начерканные во время интервью наблюдения в историю болезни прота, упомянув в них о своей неприязни к его, по моему мнению, высокомерной манере поведения. После этого положил черновые записи в отдельный ящик, уже набитый подобного рода бумагами. Потом прослушал кусок пленки и добавил замечание о том, что у пациента не было и следа акцента или диалекта. К своему изумлению, я слушал его мягкий и довольно приятный голос без всякого раздражения. Похоже, дело было в его манере себя вести… И тут меня осенило: его самонадеянная, ироническая, кривая улыбка напоминала моего отца.