Владимир Шибаев: Призрак колобка

Я на миг, до получаса, в ужасе застыл, как застывает холодец при встрече носом с нежданным айсбергом. Эти недоделанные из Комитета по Встречам, сплошь выходцы из олигафрендов, а теперь полные кретины или дауны, всегда выискивают почему-то для мужчины такую пару, которую он с восторгом удушил бы после подписания контракта перед первой ночью чулком или сантиметром, если при разговоре с назначенной особой постепенно не отнялись бы язык и руки, окаменели колени, и чресла впали в месячную летаргию. Костяк и узор женщины были будто нарочно скроены для разрушения предложенной пары. Я в ужасе застыл.

И, хлебнув бурды и щелкнув по кумполу «Дружка», помчался к старцу Акиму за советом. Выданная женщина – это серьезно, просто так от нее не откопытишь. Наградят по самое нехочу, аннулируют рабочее место, паек, отчество, заставят перетаскивать в стирку постельное белье «Голубых касок».

Я мчался по улице в нервном угаре. Мелькали крупы облаков, лошаков, витали ленты лозунгов и кудельки встречных особ. Летел снег цветной мишуры, или это снег срединного декабря расцветило мое невежественное волнение. Какой же сегодня праздник? Вчера был «Торжественная поминальная здоровью», позавчера «День охотников на хмурых», когда здоровые имбицилы барражируют весь день по городу в тщетном охотничьем азарте, ища хоть что-нибудь печальное или нерадужное в этой жизни.

Когда подтащился к аптеке, старая грымза провизор Дора отшила меня с обычной неприязнью, сообщив: «В университетах это читает поймите ли дундукам… в подвыпуск… надо вам такое самим?»

Пришлось для сокрытия пути и преодоления лишних патрулей галопом хромать проулками к Фундаментальному, где Аким изредка принудительно привлекался к обучению молодых балбесов и балбесин перед генеральным медосмотром. «История аптечного дела, формы умственных недомоганий, исторические истерии, контрацепция от газелей и чуждых форм жизни, устройство противогаза и чумного костюма. Истоки дружбы в разных стадиях одурения». В проулках, конечно, мело ветром, острые колкие льдинки вперемешку с тополиным пухом резали морщины бегуна, лопухи и крапива разукрашивали лицо синим узором, а от встречных личностей не было толку – по их квадратным и ромбовидным физиономиям, застывшим без всякого немого вопроса или ответа было ясно: дороги, ни той, что нужна мне, ни их собственной они не знают. Только предлагали менять сифилисными голосами баллы на тухлое сало со свободного Перекопа, маломерку на личное поручительство в эмират Эль или право свободного прохода через что-нибудь. Дорогу знал я. Ветер истерики гнал меня дальше, как готового к выжиганию жеребца.

Чужаку, особенно бывшему студенту, пробраться через турникеты во двор Фундаментального университета проще простого, так как сторожат здесь не зверино-лохматые неучи, а культурные электронные пропускники. Проще, чем получить на жратву пареную репу. Турникет – дурак, спроектирован дураком и думает вперед на один ход. К тому же здоров, то бишь исправен. Я сунул ПУК в пасть приемника. Пасть выплюнула на экран; «Петр, бывший студент. Зачем?» Я поводил пальцами, нашел картинку «Пересдача задачи или передача преподавателю» и ткнул. Турникет будто проглотил репею, закашлялся и на секунду раскрыл объятия, я мгновенно проскочил на одних руках, так как, изобрази я из себя на секунду роденовского тугодума, опомнившаяся железка точным ударом отбила бы мне седло барашка и хвост жеребца.

В покатой университетской аудитории старец Аким Дормидонтович шлифовал молодых оболтусов, налившихся социальным соком и готовых к зачислению в лечебные касты. Голос опытного доцента звучал, как бархат, которым старики стыдливо прикрывают краевые немощи.

– Детки, итак. Задавайте вопросы, встревайте, мешайте лектору ради всего святого, а именно своего будущего. Еще раз пробежимся не спеша. История вопроса.

И тут разглагольствования учителя приобрели какую-то эпическую торжественность, взволнованность, что даже я, сидя на верхотуре дальних рядов, несколько смутился. Передать его речь трудно, я не берусь, поэтому теперь, скрипя ручкой по фолианту, добавляю и свои звуки во взволнованную речь учителя.

«Запомните страшные наши годы. Такая память навсегда. Наши, и мы этим, впрочем, горды – 203Х, 203У и те, что рядом. Помните, дети! – возвышался в узком амфитеатре голос театрально-аптечного пророка. – До этого все горит, сыпется, кто-то сбивается в кучу-малу, кто-то молится на мешках местных купюр. О! На лету вспыхивают пернатые, кроты опаленными носами роют землю насквозь, воды Арктики вспухают, как гнилой лондонский пудинг, магнитные полюса танцуют чардаш, пенсионеры вырывают свое опаленное обидой сердце и грозят клюками небесам, а собаки стараются затесаться среди упавших бродяг в ошалелом испуге». Что, вопрос?