Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет

Ах, какой жаркий танец, эта “байля”! Ах, как улыбаются кубинские женщины, когда пляшут ее! С ума можно сойти!

Когда мы улетали, кубинская “байля” была самым веселым танцем на Земле. А что сейчас пляшут земные мальчишки и девчонки? Забыли небось “байлю”? И только мы лихо отплясываем ее – в космосе, в пятнадцати парсеках от Земли...

Оборвалась мелодия, я остановился и увидел, что у Бируты такие глаза!.. Нет, просто невозможно больше плясать с Розитой, когда у твоей жены такие измученные глаза.

Я сел рядом с Бирутой и обнял ее худенькие, беззащитные плечи, и затянул какую-то песню, и все поддержали. Потом Али гортанно пел веселые арабские песни, а Розита – веселые испанские. А я подумал, что нынешнему молодому арабу или испанцу там, на Земле, эти песни показались бы старинными, полузабытыми. Полвека! Если бы на Земле у нас остались дети – они уже годились бы нам в родители.

От всего этого стало грустно, но не надолго, потому что я еще раз выпил ароматного старого вина из пузатой темной бутылки.

И снова плотно, герметически закрыта дверь нашей тесной, но уже привычной, обжитой каюты. Кончились наши с Бирутой сто дней. Теперь эта дверь откроется через двадцать лет. Или не откроется совсем – кто знает?

У нас остались минуты. Вот-вот включится микрофон там, в рубке, и раздастся голос Али, и мы будем прощаться. И разбудят нас уже перед посадкой на Риту, когда всех будут отогревать и будить.

Нам будет тогда по семнадцать. На Земле нам даже не разрешили бы еще жениться.

Может, Марат не верил, что ему снова стукнет семнадцать? Может, его мучили какие-то страхи или предчувствия, и поэтому он попросил лишние сутки?

Сейчас и я не отказался бы от лишних суток. Но не из-за предчувствий – у меня нет их. Из-за Бируты! Мне очень хорошо с ней!

Мы сидим на койке обнявшись и молчим. Мы уже все сказали друг другу, мы устали от ласк. Но не чувствовать Бируту рядом в эти последние минуты – выше моих сил.

Если бы кто-нибудь дал мне власть над Временем, кажется, я решился бы сейчас сказать это сакраментальное: “Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!”

Но у меня нет власти над Временем. И ни у кого никогда ее не было и не будет. Люди могут только мечтать об этом. И, наверно, это единственная вечная их мечта, которой никогда не суждено стать реальностью.

Время неумолимо и не способно считаться с желаниями и чувствами живых существ. От него смешно ждать милости. Ее не будет.

Далеко от нас, в рубке, щелкает микрофон. Это Али. Сейчас он – наше Время. Но Али – друг. А если бы с нами прощался Женька – казалось бы, что Время – враг.

– Тарасовы! Слышите меня?

До чего нежен голос Али! До чего робок!

Я тоже включаю микрофон, и Бирута тихо отвечает:

– Слышим, Али. Нам пора?

– Это как вы решите, ребята. Я не ваш судья. Я ваш слуга.

– Все равно, – говорит Бирута. – Когда-то надо.

– Тут я не властен, – признается Али. – Я хотел бы стать добрым богом. Но мне не доверяют. В старину сказали бы, что я не подхожу по анкетным данным.

– Ждать – хуже, – вставляю я. – Давай прощаться, Али! Давай прощаться, Анюта!

Еще я помню, как ложились мы на свои койки, как застегивали ремни. И помню, как сжал я в последний раз длинные, тонкие, холодные от волнения пальцы Бируты.

И это было последнее, что сделал я во второй ленте своей первой жизни.

Вставать нам еще не разрешали, но я осторожно поднялся и включил наружный телевизор. Теперь мы с Бирутой смотрим на его экран.

Половину экрана занимает край громадного голубого шара. Он вертится под нами, этот шар, и мы видим белые острова ватных облаков, и голубые океаны, и небольшие желто-зеленые материки. Голубой шар под нами очень похож на Землю.

Мы на орбите возле нашей новой родины. Давно ли – не знаю. Надо бы спросить в рубке, но там сейчас, конечно, не до наших вопросов.

Зато, пожалуй, можно попробовать вызвать маму. Наверно, и ее разбудили.

Я отыскиваю кнопку семнадцатой каюты на панели, включаю микрофон.

– Ма, – тихо говорю я. – Мама.

В ответ – молчание.

Оно кажется мне долгим, бесконечным, страшным.

Я успокаиваю себя тем, что мама не сразу может ответить.

Она одна – некому даже расстегнуть ей ремни.

А может, просто ее еще не разбудили?

Но вот я все-таки слышу щелчок.

– Алик? Здравствуй! Как чувствуешь себя? Как Рута?