Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет

Он уходит в лес, этот астронавт, и за ним идет еще один, и еще. Круглые белые шлемы мелькают среди мохнатых стволов, окутанных толстым зеленым мхом, и исчезают вдали.

И тогда из-за толстого ствола медленно выдвигается коричневое волосатое плечо, затем коричневая голова с копной спутанных темных волос и курчавой бороденкой на резко скошенном подбородке.

Голова глядит вслед ушедшим астронавтам.

Видно, они уже не внушают опасений, потому что человек выходит из-за дерева весь – совершенно голый, коричневый, волосатый, опирающийся на толстую суковатую дубину.

Не поворачивая головы, он негромко, протяжно говорит: “О-о-у-у-л!”, и из-за двух соседних толстых коричневых стволов выходят еще два таких же коричневых волосатых человека.

Они тоньше и чуть выше первого, и бородки у них еще только пробиваются, и в руках у них не суковатые дубины, а короткие копья – обыкновенные копья, каких полно в исторических музеях Земли.

Эти двое тоже глядят вслед астронавтам, затем один из них цокает языком и, выпятив нижнюю губу, покачивает головой.

Видно, астронавты ему не очень-то понравились.

– Хой! – негромко командует первый человек, тот, который с дубиной, и все трое поворачиваются к нам спиной и двигаются в глубь леса, вслед за астронавтами. Еще несколько секунд – и коричневые волосатые люди исчезнут за толстыми, мохнатыми стволами деревьев.

И в это время рядом со стереокамерой раздается громкий металлический щелчок.

Трое коричневых мгновенно поворачиваются лицом к камере. Двое крайних уже держат наготове копья. Средний уже отвел для удара свою суковатую дубину.

Они на несколько секунд застывают в этих позах, изучая непонятного противника и как бы позволяя себя фотографировать. В их маленьких, как щелочки, глазах бегают темные зрачки. В этих глазах – страх. Страх и ненависть. И ничего больше.

Сильные коричневые тела напряжены. И хорошо видны развитые мускулы рук и груди.

Это сильные люди. Но лица их некрасивы. Они не вызывают симпатий.

Но вот наконец один из людей делает резкое движение, и в воздухе летит копье. Оно летит прямо на стереокамеру и, кажется, будто вот-вот вонзится тебе в грудь. Но камера резко отодвигается в сторону, и видно, как копье втыкается в землю возле мохнатого ствола пальмы, как, постепенно затихая, дрожит тонкое древко.

А когда камера вновь возвращается в прежнее положение – трех диких охотников уже нет.

В лесу, как и раньше, тихо и пусто, и громадные пятнистые бабочки бесшумно летают с цветка на цветок. Лишь высокая трава медленно распрямляется там, где только что стояли три косматых коричневых человека...

...Я остановил проектор, задумался.

С этими людьми мне еще придется встретиться. Больше того – жить с ними рядом, учить их тому, что знаю я сам, учить добру.

Хватит ли терпения – у меня, у других?..

Ведь дикарям еще очень далеко до настоящих людей. Они не знают жалости, не понимают цены человеческой жизни. Убили же они Риту Тушину – спокойно, деловито... И главное – ни за что! Хотя она пришла к ним с добром.

Конечно, Бирута тоже видела эти стереоленты. Их много раз показывали по телевидению. Их знала вся Земля. И на лекциях в “Малахите” тоже не раз вспоминали про них.

Но мне не хотелось, чтобы сейчас Бирута снова все смотрела. Наверное, это помешало бы ей работать над рассказом, создало бы совсем не то настроение.

Я взял две оставшиеся стереоленты “Урала”, которые лежали возле проектора, и заложил в копировальную машину. Вот-вот войдет Бирута. Уж лучше снять копии, унести их в каюту и когда-нибудь потом, когда Бирута закончит рассказ, прокрутить ленты вместе с ней.

Пока я отбирал материал для Бируты, копии были готовы, и я рассовал их в карманы. Оригиналы лент уложил обратно в гнездо со стандартным цифровым шифром и короткой надписью: “Планета Рита. Стереоленты “Урала”.

А затем несколько дней я больше, чем обычно, думал о том, что ждет нас на далекой планете – понятной и все еще не понятой до конца. Зачем мы летим туда? Ради чего навсегда простились с нашей ласковой и удобной Землей, с нашим домом, с нашей Родиной?

Видно, так уж устроен человек, что какие-то проклятые вопросы мучают его всю жизнь, хотя, казалось бы, давно решены кем-то другим. И каждое новое поколение заново решает эти проклятые вопросы для себя, как бы не доверяя надежному, выстраданному, очень дорого оплаченному опыту отцов.

А ведь вроде бы самое главное в нашей жизни уже давно решено. Целым человечеством. Еще до моего рождения о судьбе планеты Рита спорила вся Земля. После возвращения “Урала” споры шли в научных советах и в институтах, на заводах и фабриках, по телевидению и радио, в газетах, журналах, книгах...