Но я и представить себе еще не мог тогда, насколько прочно засело все это у нее в голове. Мне показалось в тот вечер, что разговор исчерпан, окончен. А он только начинался.
Бирута стала вспоминать Ружену все чаще и чаще по любому поводу.
Стоило мне нахмуриться, как Бирута говорила:
– Конечно, улыбаться ты можешь только ей!.. Стоило мне в течение часа не поднять глаз от книги, как я уже слышал:
– Только с женой и читать! Жена теперь глаз не радует... Глядеть хочется на другую...
Наверно, Бируту нужно было лечить. Но я не решался рассказать об этом врачу. Такой разговор казался мне почему-то унизительным, позорным, предательским.
Я старался приезжать домой раньше. Но не всегда это удавалось – работа все-таки требовала слишком много времени.
Я старался отвлечь Бируту – напоминал ей о фантастике, которую она может и должна писать. Ведь ее рассказ, переданный по радио, понравился всем землянам. Те, кто пропустил его, настойчиво вызывали студию и требовали повторить. Но повторять его пришлось дважды. Как же можно после такого успеха забрасывать фантастику?
– Ах! – отмахивалась Бирута. – У меня сейчас чистейший реализм в голове!
Я старался всем, чем мог, успокоить Бируту, был с ней нежен и терпелив, как никогда. Но где-то глубоко внутри мешала мне память о Сумико, о тайной моей вине перед женой, и эта память в чем-то сковывала меня, а Бирута, видимо, тонко чувствовала мою скованность. И подозрения еще сильнее одолевали ее.
Иногда она не говорила об этом по нескольку дней, была, как прежде, ласкова и спокойна. Мне уже начинало казаться, что наконец-то все кончилось, и я невольно веселел, но потом, на какой-нибудь совершенной мелочи, Бирута вдруг срывалась и снова начинала упрекать меня ею.
В конце концов я сам стал как сжатая до предела пружина. Стал бояться себя – бояться, что тоже на чем-нибудь сорвусь. Срываются ведь всегда на неожиданных мелочах. Все – не только Бирута.
Главное, я не видел никакого выхода. Уйти из лаборатории не мог и не хотел. И лаборатория наша была уже совершенно немыслима без Ружены. Об этом и думать не приходилось. И работать в лаборатории меньше других мне тоже было невозможно.
Оставалось ждать. Ждать квартиру, которая изменит наш быт, ждать родов, которые изменят психику Бируты, займут ее мысли совсем другим.
И вот теперь квартира была, и Бирута была ей несказанно, совсем по-детски рада, и несколько дней увлеченно исследовала ее, изучая все ее маленькие секреты. И я теперь возвращался домой раньше – все-таки на сотню километров ближе от нашей лаборатории. И в первые дни в нашей новой, еще по-праздничному пустоватой квартире царили мир, спокойствие, чистейшая идиллия.
А потом у Бируты снова начались вспышки раздражения, которые мне очень редко удавалось предупредить, хотя я уже все время был настороже и старался не давать ей повода для волнений. И снова каждая вспышка неумолимо оканчивалась намеком на Ружену.
Теперь я уже поговорил с врачом. Просто о раздражительности Бируты – безо всяких упоминаний о Ружене. И жену мою стали незаметно лечить. И она постепенно становилась спокойнее, раздражение проходило, но навязчивая мысль о том, что именно сейчас я должен быть влюблен в веселую и беззаботную женщину, не оставляла Бируту. И этой другой женщиной, по ее мнению, могла быть только красивая и бойкая Ружена. Потому что никаких других женщин возле меня постоянно не было.
Когда-то, еще в “Малахите”, Бирута смешно ревновала меня к Розите Гальдос. И в эти тяжелые недели я боялся, что старая ревность вспыхнет вновь – уже горячо и бурно. Хотя вроде и поводов для этого не было – я почти не видел Розиту, и Бирута знала это.
Однако хоть от этого судьба уберегла меня. Бирута была по-своему логична и видела, что Розита все чаще появляется вместе с Теодором Вебером, тем самым архитектором, который в первые дни знакомил нас с материком. Вебер уже почти три года жил один. Жена его погибла – как Ольга, как Чанда... И, видимо, зарождающееся чувство Розиты и Вебера успокоило Бируту.
Но от этого не становилась слабее ее ревность к ни в чем не повинной Ружене.
В конце концов я смирился. Смирился со спокойной теперь, мягкой, даже ироничной ревностью Бируты, с ее насмешливыми упреками, с ее недоверием, которое, кажется, уже перестало меня оскорблять. Я ждал сына, верил, что его появление все изменит, что Бирута снова станет прежней.
Что поделаешь – ревность еще не ушла из нашей жизни, хотя философы и фантасты изгоняли это чувство не однажды. Когда-то, на Земле, когда Таня ушла к другому, – и я ревновал. Дико, безумно. Мучился, не находил себе места, делал страшные глупости.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу